Булгаков — это автор, который создал некоторые из самых фантастических произведений русской литературы. От «Дьяволиады» до «Мастера и Маргариты», сатана играет главную роль как в переносном, так и в прямом смысле. Однако самым фантастическим произведением Булгакова остается роман, который можно назвать почти документальным. Чем больше в него вторгается реальность, тем более сюрреалистическим он становится.
Булгаковская чертовщина не только гротескна, но и удивительно смешна. Эта чертовщина, конечно, берет свое начало у Гоголя, но она более остра, так как из нее убраны гоголевские сказочные элементы и фольклорная душевность. Будь то превращение собаки в человека, появление гигантских насекомых или бал сатаны — у Булгакова небо над советской Москвой разверзается в самых обычных обстоятельствах, между жилконторой и профсоюзным собранием, обнаруживая безумие повседневности и добавляя к нему лошадиную дозу потустороннего.
Эта встреча фантасмагорий — советской и потусторонней — происходит естественным образом: невероятные фигуры и события буквально вылезают из всех щелей, становясь все более невероятными. Однако описание происходящего, каким бы безумным оно ни было, сохраняет литературную элегантность. Рассказчик у Булгакова остается безымянным и отстраненным от сюжета. «За мной, читатель!» — говорит голос автора в «Мастере и Маргарите», сопровождая вас по всем уголкам Варьете или нехорошей квартиры, не участвуя в происходящих там вакханалиях.
Единственное исключение — это «Театральный роман». В нем единственный по-настоящему сюрреалистический персонаж — сам автор. У романа два начала и ни одного финала. Оба начала — это реализация авторского замысла, а отсутствие финала — результат внешних сил, оборвавших жизнь Булгакова. Но текст романа формируется под влиянием этих обстоятельств: «Театральный роман» — это сюрреалистическое произведение, где законы литературы и жизни действуют одновременно, превращая автора в фигуру, живущую в нескольких параллельных мирах.
Раздвоение происходит через отречение. «Предупреждаю читателя, что к сочинению этих записок я не имею никакого отношения», — сообщает нам в самом начале безымянный «издатель». История найденной рукописи скрывает автора, но это скрытие скорее иронично, чем серьезно. «Издатель» — это фигура, которая гораздо более вымышленная, чем автор, от которого он отрекается.
Речь идет о человеке, который уже мертв и болен, и о сюжете, лишенном правдоподобия. После этого автор переходит к истории, которая буквально фотографирует литературную и театральную жизнь Москвы времен написания «Театрального романа». Ни для современников Булгакова, ни для последующих читателей это фотографическое сходство не было секретом. Список прототипов героев романа начал распространяться одновременно с его написанием, и он одной длины со списком самих героев: в «Театральном романе» нет ни одной фигуры, за которой не стоял бы реальный человек.
Важно, что это знает автор. Сюрреалистическая документальность «Театрального романа» живет в голосе Сергея Максудова, альтер эго Булгакова, от которого сам Булгаков так демонстративно отрекся. И в том, как его взгляд фиксирует бессчетные детали — от пепла сигареты Поликсены Торопецкой и актерского мастерства Ивана Васильевича, который лучше всех «подавал букет» на репетиции, до живых глаз гения-администратора Фили, который точно знает, кому из его посетителей полагается «контрамарка в ярус», а кому «ничего не могу сделать».
Из ежедневной закулисной сутолоки взгляд Максудова выхватывает один эпизод за другим, одно лицо за другим, и именно этот взгляд превращает все увиденное в фантасмагорию. Это предсмертный взгляд, а на самом деле даже — взгляд мертвого человека, останавливающего мгновение, потом еще одно и еще, и еще.
Он останавливает мгновение за мгновеньем, разглядывает их, уточняет, пробует на вкус — потому что все они ему очень нравятся. Оборотная сторона булгаковской фантасмагории в «Театральном романе» — сторона трагедии. Автор влюблен в мир, населенный всеми этими русалками и водяными, администраторами и буфетчиками, трагиками и Людмилой Сильвестровной Пряхиной,— но это несчастная любовь.
Своим прощальным взглядом Максудов ловит и запечатывает театральный мир, как муху в янтаре — чтобы осталось. Ловит что-то, что является сутью театра, а не его видимостью — вернее, сутью, неотрывно привязанной к видимости. Любой театральный человек вам подтвердит, что по сию пору каждый театр, если вы в него зайдете со служебного входа, ведет себя и выглядит так же, как Независимый театр в «Театральном романе». И в самой этой абсолютно буквальной точности тоже есть что-то сюрреалистическое.
Этим же предсмертным, мертвым, прощальным взглядом автор смотрит на самого себя — и не нравится сам себе чрезвычайно. «Из зеркала глядело на меня лицо со сморщенным лбом, оскаленными зубами и глазами, в которых читалось не только беспокойство, но и задняя мысль». Такими глазами рассказчик раньше не смотрел вокруг себя и на себя.
Авторское «я» задолго до «Театрального романа» возникает в «Записках молодого врача», но там «я» — человек, перед глазами которого проходят разнообразные немыслимые — чужие — истории, а он их фиксирует. Это «я» свидетельское. Больной и мертвый автор «Театрального романа» Сергей Леонтьевич Максудов — не свидетель истории и даже не ее участник: он ее источник. Причина и мотор всех событий — рукопись, над которой работает Максудов, сначала это роман, потом — пьеса. По сути дела, писатель вместе со своей рукописью здесь и есть та сила, что приводит в действие механизм сюжета,— фантастическая, потусторонняя сила.
Да, булгаковский автор во всех своих ипостасях — существо больное, ущербное, жалкое, а судьба его печальна. Но в сверхъестественную силу рукописей, даже незаконченных, как мы знаем, Булгаков почему-то верил.
Ссылка на источник: https://www.kommersant.ru
