Успеть еще тысячу дел. Самолет-такси-отель, мелькают лица людей. Снова успеть. Все говорят, что ритм такой, мол, даже Вселенная расширяется с ускорением, что уж говорить о нас, простых смертных. И мы бежим дальше, как Фрези Грант: «Я тороплюсь, я бегу». И вдруг все остановилось, рухнуло, нет сил идти вперед. Ты ослеп, подобно Савлу, идущему в Дамаск: еда не идет впрок, нет сил даже спать. Откуда приходят силы, когда буквально дошел до дна, — рассказывает наш постоянный колумнист Станислав Кучер.

Мне тогда только что исполнилось 33, и сила — и духовная, и физическая — ассоциировалась у меня исключительно с жизненной энергией. Есть эта энергия — есть и сила, нет — о какой силе может идти речь? Именно в те сутки со мной произошло нечто, благодаря чему я понял, откуда брать силы, когда, казалось, их больше нет.

— Ты на самом деле больше не пьешь? — глаза Алексея округлились, когда в самолете «Москва — Симферополь» я отказался от протянутой мне фляжки с коньяком.

— А потом кончил пить, потому что устал, — попытался улыбнуться в ответ я.

— Ну поешь хотя бы! — друг подвинул комплект аэрофлотовского обеда.

— Мне вообще ничего оттуда нельзя.

— Кучер, я тебя не узнаю. Ты и диета? Ты и осторожность? Ты что, на самом деле собрался умирать?

— Не забудь главное: труп надо сжечь, а прах развеять над Кара-Дагом, точнее, над морем, но с одной из скал Кара-Дага. В общем, разберешься.

Произнося это, я понимал известный комизм ситуации и где-то внутри даже смеялся над собой. Я вспоминал свою мнительность и героя Джерома К. Джерома из «Трое в лодке, не считая собаки», который, открыв медицинский справочник, обнаружил в себе симптомы всех смертельных болезней. Но еще я вспоминал диагноз врача из Москвы, который прямым текстом сказал, что на восстановление моего организма (физическое и психическое истощение, нарушение работы поджелудочной, печени, да чуть ли не вообще всего!) уйдет не один месяц, и прописал строгий постельный режим. На протяжении полета я несколько раз уходил в туалет блевать (хотя блевать было нечем) и возвращался настолько зеленым, что друг, как он рассказал мне потом, в какой-то момент всерьез пожалел о том, что склонил меня к этой авантюре. В конце концов, он рассматривал поездку в Крым как тренировку перед путешествием на Кубу, то есть, рассчитывал, что мы вместе будем вечерами выходить на «охоту», ночами устраивать невероятные сексуальные приключения, а днем отсыпаться, чревоугодничать, купаться и готовиться к новым подвигам… А тут вместо проверенного партнера-авантюриста — реальный полуживой труп, который, возможно, надо будет, и правда, кремировать и развеять над потухшим вулканом…

По дороге из аэропорта в Коктебель я несколько раз отключался в такси, погружаясь в подобие кошмарного сна. Плохо помню, как мы доехали, как заселились в гостиницу, как дотянули до вечера, как Леша ушел на разведку ночной жизни, а я сумел, наконец, заснуть.

А потом начались чудеса. Часа в два ночи я проснулся с чувством невероятной решимости положить всему этому конец. Физических сил по-прежнему не было, есть тоже не хотелось (хотя я жил на одной воде уже трое суток как минимум). Перед глазами стояла приснившаяся мне скала в море, до которой я любил доплывать в далеком детстве, когда летом приезжал в Коктебель с мамой. Я встал, надел плавки, шорты, футболку, взял бутылку с водой, вышел на набережную и зашагал в сторону Кара-Дага. В те минуты я не был даже уверен, существовала ли эта скала в реальности — если я и доплывал до нее когда-то, то последний раз это было лет тридцать назад, в середине 80-х. Но ноги уверенно вели меня в темноту, на самый край поселка, где не было ни людей, ни фонарей, и только виднелись очертания одинокого волнореза на фоне возвышавшейся над морем легендарной горы. На краю волнореза я разделся, засунул в плавки бутылку с водой, попробовал разбежаться и то ли нырнул, то ли упал в море.

В нос ударил сильный запах водорослей и йода; под водой я открыл глаза, сделал несколько гребков, стараясь погрузиться поглубже, а когда воздух в легких закончился, пробкой вылетел наверх. Помню, что, когда я плыл вперед, у меня возникло полное ощущение, что я переселился в тело себя 12-летнего: я ни о чем не думал, а просто плыл, нырял, выныривал и радовался тому, как здорово у меня все это получается — нырять, плыть, видеть звезды наверху и силуэт Кара-Дага справа. А потом я, ни разу не удивившись, увидел эту скалу. Точнее — большой, почти плоский камень, на котором я когда-то мог валяться часами, читая притащенную с собой в надежно завязанном полиэтиленовом пакете книжку «Одиссея капитана Блада». Я забрался на него, сделал глоток воды из бутылки и уселся… Хотел написать «в позу медитации», но это будет вранье — я сел просто так, как мне было удобно.

На этом камне я провел около пяти часов. Я сидел то с открытыми, то с закрытыми глазами — сначала путешествовал во времени, погружаясь в самого себя двадцатилетней давности, потом «втыкал» в горизонт, впивался взглядом в волны и в какой-то момент вообще перестал ощущать себя как самостоятельную единицу. Я не чувствовал ни холода (август был теплым, но ночь все-таки), ни голода, ни прикосновения ветра или брызг — вообще ничего. Были минуты, когда я о чем-то разговаривал — то ли с Богом, в которого не очень верил, то ли с морем, в которое верил точно, то ли со всем пространством одновременно. Может, просил о чем-то — не помню. Но помню, что, когда я осознанно открыл глаза, уже давно рассвело — и я знал, что стал другим человеком. Точнее, как в песне Никольского, я «стал таким, каким я не был, и остался тем, кем был». Нет, никакого просветления, каким его рисуют в разных умных и дурацких книжках. Просто я снова почувствовал себя необыкновенно живым. Каждым миллиметром кожи я ощущал теперь и дыхание ветра, и невидимую влагу, которую он нес. Запахи стали острее, краски ярче. Оглянувшись назад, я с чувством приятного удовлетворения обнаружил, что проплыл почти километр от берега, и теперь величественный и могучий Кара-Даг смотрел на меня не справа, а сзади, переливаясь в рассветной дымке всеми оттенками розового и оранжевого. Еще час или два я любовался игрой света и воды. Мыслей было мало — их место заняло очень мощное ощущение спокойной радости от того, что я в принципе есть в этом мире, и этот мир есть у меня.

Не скажу, что мои мышцы мгновенно окрепли — нет, слабость по-прежнему оставалась. Но это была уже приятная слабость, потому что я точно знал: она пройдет, как по моему желанию придет или уйдет вообще все, что мое тело или ум могут ощущать. Я даже несколько раз отжался от приютившего меня камня, сказал ему спасибо за эту ночь и поплыл обратно.

На берегу, уже одевшись и зашагав в сторону нашего отеля, я вдруг понял, что готов сожрать слона. Слона поблизости не оказалось, а потому в прибрежной закусочной я заказал солидную порцию бараньего шашлыка с острым соусом и свежим лавашом. Уничтожив все это, я закончил завтрак пахлавой и чашкой кофе по-турецки. Затянувшись сигаретой и выпустив дым, я улыбнулся, потому что понял, как зверски нарушил сразу все рекомендации врача. Я даже рассмеялся — потому что ясно увидел себя вчерашнего со стороны. Самое клевое: мне не было стыдно за свои недавние слабость и уныние. Мне было просто очень и очень хорошо. Это был первый момент, когда я понял: при всем уважении к профессиональным эскулапам я сам себе врач, и лучше у меня не будет. Я и море, небо, горы, Природа, Бог, а точнее — все это вместе. Все, чем является на самом деле каждый.