Тема преемственности в семье — это классика, Тургенев, отцы, дети. Но сегодня в ней свои подводные камни. Колоссальный разрыв между поколениями часто возникает там, где родители бесконечно работают, а их дети не понимают, чем мама и папа занимаются. Как преодолеть сложности, не потеряв ни близости, ни свободы, рассказывает коллекционер, искусствовед, исследователь моды, основательница проекта VintageDream Ольга Лефферс.
Поколенческий кризис возникает, когда взрослые желают причинить добро своим детям, зарабатывая на возможности, которых не было у них самих. Мы выкладываемся, устаем, пытаемся совместить несовместимое. Очень много даем и невольно столько же требуем взамен, причем делаем это авторитетно и мощно. Однако если ребенок изначально живет в определенных условиях, ему трудно это оценить, поскольку не с чем сравнить. Ребенок чувствует одно: на него давят за то, что ему дано по праву рождения. «С чего вы взяли, что мне это надо, я этого не заказывал», — думает он. У всех здесь своя правда, и виноватых нет. У меня есть свой способ восполнять недостаток времени и не терять связи с моими детьми: двумя сыновьями и дочерью. Многие мыслят очень крупными мазками, не задумываясь о том, что мелочи, из которых формируется каждодневная рутина, зачастую важнее, ведь именно они создают традиции, лучше раскрывающие одно поколение перед другим. Это происходит не в момент глобальных решений, а во время каждодневных утренних разговоров, когда на микроуровне идет передача, раскрытие самих себя. С чего мы взяли, что детская любовь дана нам априори? Другим людям мы стремимся показать свои лучшие стороны, богатый внутренний мир, блеснув его гранями, а детям почему-то нет. Своим я стараюсь передать мой внутренний мир и представления о красоте, которая реально существует во всем, в частности в интерьере, в котором живут мои домочадцы. Даже когда меня нет, они находятся как бы внутри меня, моего сознания, моего мира. Они окружены картинами, выбранными и иногда написанными мной. Они смотрят на цветы, которые я купила и поставила в вазы. Их окружают художественные альбомы со всех выставок, на которых я побывала, и мои книги. Отдельно скомпонована литература по моде, по украшениям. Есть колоссальная подборка художественных произведений: классическая литература, новые авторы, которых читаю. На полу стоит огромное количество картин, потому что на стенах уже не хватает места. Мы их перемещаем, меняем местами. Дети смотрят на все это, и у них автоматически воспитывается вкус. Насмотренность имеет большее значение, чем любое искусствоведческое образование. Знаю по себе, насколько большую роль играет насмотренность. Фундамент был заложен еще в художественной школе, а потом дополнен опытом посещения многочисленных галерей. В этом плане могу назвать себя сапожником с сапогами. Меня часто спрашивают, есть ли у меня свой стилист, поскольку иногда меняю по три-четыре наряда в день. Всегда отвечаю, что мне это легко дается. Можно было бы раздуть мыльный пузырь, рассказав, что на выходных только и занимаюсь составлением образов, но это не так. Могу выдавать их десятками за минуты, на них нанизываются детали — органично, как молекулы. К одной сумке подбираются вещи с вешалок из шкафов, броши, сережки. Учу насмотренности и детей, и подписчиков. Недавно услышала: «Вот эти ваши выставки современного искусства — никто их не выдерживает, давайте не будем их ставить в сторис инстаграма». Но я не могу их не ставить. Это мир, который люблю, так что буду приучать тех, кто на меня подписан, и развивать их вкус. Они раз не поняли, два не поняли, три фыркнули, четыре — перестали смотреть, а потом, особенно когда про это интересно рассказываю, начинают понимать, о чем речь. Мне и мужа удалось втянуть в свой мир. Это было такой микропобедой, когда он, раньше абсолютно равнодушный ко всему этому, в долгожданный выходной день сказал: «Ну что, пойдем, картины поразвешиваем?» Сейчас это повторяется регулярно, не от разового помутнения рассудка, но помню, когда услышала это в первый раз, чуть не упала. Чтобы было понятно: когда мы познакомились, я пришла к нему домой и поразилась — у его квартиры абсолютно нежилой вид. Меня встретили пустые стены, ни одной вещи на поверхности, ни одной статуэтки, даже штор не было! Он был абсолютным аскетом. Только огромный шкаф, а в нем пять пиджаков и столько же рубашек. Слава Богу, у него с интеллектом и чувством юмора все нормально: «Я просто ждал тебя», — ответил на мое удивление он. Такая феерия с ним и случилась потом: я повесила шторы, картины по стенам, а в шкаф, отодвинув пиджаки в сторону, — свои платья. Долгое время он терпел. Походов в театр на драматические спектакли не понимал — шел на это изредка ради меня. На балете или в опере через пять минут начинал мучиться. Художественную литературу считал потерей времени, потому что нужно читать специализированную, развивать себя как специалиста, а все остальное — бесполезная трата времени. Так же с картинами, особенно современными, не просто классическими пейзажами или натюрмортами. Меня 90% моих подруг-то не понимают, что уж говорить про мужа. Но сейчас, когда у него случается досуг, отдых от своего реального и приземленного мира, он говорит: «А давай мы с тобой пойдем картины проверим? Посмотрим, куда что встанет». У него стали появляться свои запросы: «Ты знаешь, я бы хотел вот такую картину, а скульптуру мы сюда поставим». В отношениях с мужем и детьми есть две непреложные составляющие: диалог и личная свобода. У меня абсолютный культ свободы. Это самая большая ценность в моей жизни. Многие удивляются, потому что ожидают, что так я скажу о семье и детях. Но свобода — их и моя — номер один в списке. Никогда не контролирую мужа. У нас не бывает взаимных вопросов — где, с кем, когда придем. Мы только соизмеряем данные для совместного времяпрепровождения на уровне «ты сегодня рано или поздно». Я говорю: «Я поздно». Он говорит: «Хорошо, я тогда тоже заеду в клуб». Всё, никакой конкретики. Мы уже 18-й год вместе. И такое ненарушение границ, уважение и доверие — это залог долгой семейной жизни. Как только начинаются перекосы — одному надо больше, сидеть рядом, встречать, — заканчивается комфорт в отношениях. Взрослые люди должны вести взрослые разговоры. Мы с ним оба целеустремленные интеллектуалы — говорим про масштабные процессы, обсуждаем интересные вещи, осознания, открытия. Он рассказывает о своем видении мира и процессов, которые в нем происходят. О стране, о том, что услышал или прочитал. Я рассказываю, что нового узнала, о чем думаю. И здесь тоже работает феномен насмотренности. Дети видят все это, слушают и впитывают модель отношений между мужчиной и женщиной. Они понимают, что мы вместе, потому что нам интересно друг с другом, и мы можем сидеть, пить вино и разговаривать часами. Мы от них не отгораживаемся в такие моменты. Дети рядом с нами, мы главные — Женщина и Мужчина с большой буквы. Они слушают, впитывают, разговаривают, рассказывают детские истории. Я говорю о своем детстве, а они слушают и спрашивают, например: «Мама, и что, тебе так и сказали в раздевалке? И ты правда дралась, да?» Был у меня момент, когда я, никогда до этого не дравшаяся, поняла, что сейчас нельзя не ударить. Они по нескольку раз заставляли меня это рассказывать, чтобы им, таким добрым и недрачливым, понять, как это такая добрая и недрачливая мама ударила кого-то. Из детей в обществе относительно недавно сделали абсолютный культ. Еще полвека назад они как идолы не воспринимались. Всегда старшие считались теми, на кого нужно ориентироваться: они важнее, дольше прожили. А теперь акцент сместился, и дети задают тон, им как бы дали право так себя вести, а они этим правом с удовольствием пользуются, потому что можно все под себя подстраивать. Это неправильно. Очень люблю своих детей, у меня сильнейший материнский инстинкт, и, если речь будет идти о жизни и смерти, на миллисекунду не задумываясь, отдам за любого из них жизнь. Но не поехать на какую-то встречу, которая мне важна, из-за каприза ребенка недопустимо, потому что часто за этим стоит манипуляция. Потом они становятся старше, ты им нужна все меньше, у них своя кипучая жизнь, в которой тебе мало места, твоя любовь воспринимается как навязчивая, надоедливая, от тебя отбрыкиваются. Дети, как известно, жестоки, и в конце они тебе могут сказать: «А ты, собственно говоря, кто?» Поэтому обязательно нужно уходить из дома, нужно дело, которое в моем случае играет роль еще одного любимого ребенка. Только так мы будем интересны нашим детям и мужьям, они будут всегда уважать нас и стремиться понять. Тогда те нечастые совместные мероприятия и посиделки будут концентрированным счастьем узнавания все новых граней друг друга. Я верю, что дети — это души, абсолютно готовые, сформированные за короткий срок. Их нужно взрастить, дать им базу, опору, создать условия для раскрытия талантов — не тех, которые ты не реализовал, а их. И у них всегда будет выбор: взять то, что они осознáют как наследие, или сделать свое с нуля. А у нас — возможность дать им свободу и быть рядом просто потому, что нам интересно друг с другом.
