Интервью — Нелли Холмс
По Zoom
Его сердце спокойно, а дух уравновешен, он способен смотреть на мир и человечество из метапозиции, а в самом себе видеть своего отца. И трудно не заметить в словах гениального актера доброту и тепло, с которыми он относится к каждому, кого упоминает. Великий лицедей о мудрости, дзене, смене поколений, конечности бытия, звездах, нынешних и прошлых, неизбежности ухода и наслаждении, которое дарует жизнь, в интервью с Нелли Холмс, нашим голливудским корреспондентом, членом жюри премии Golden Globe Awards.
Нелли Холмс: Тони, очень рада вас видеть! Пытаюсь представить себе, как вы боретесь с неудобствами карантина. Не могли бы вы немного рассказать о том, как он отразился на вас?
Энтони Хопкинс: Ну, я просто решил принять все как есть, знаете ли, и продолжать жить с этим всем. Я не хочу рисковать, поскольку не молодею, а как раз наоборот. Поэтому сижу на карантине около восьми месяцев и, знаете, уже привык. Читаю, пишу картины, играю на фортепьяно и всякое такое. Мне есть чем заняться, так что я, в принципе, вполне доволен. Я не знаю, да и никто из нас не знает, как это все закончится, но да, я, в общем-то, чувствую себя совсем неплохо. Понимаете, последние лет пять-шесть я работал в режиме нон-стоп. Не могу сказать, что был уж очень перегружен работой, но это была все-таки работа, поэтому немного побездельничать для меня очень хорошо. Единственное, с чем пока не могу примириться, это с тем, что в данный момент у меня нет никаких важных дел. Надо это как-то принять и, видимо, просто все это пересидеть-переждать. Последняя моя работа — роль в «Отце», сыгранная, получается, уже больше года назад. Мы закончили, кажется, в июле прошлого года, и с тех пор прошло уже много времени. Все равно я считаю, что мне очень повезло. Я работаю актером уже много лет и очень благодарен за это. Ну а сейчас для меня настало время просто спокойно посидеть дома и не слишком много задумываться. Как-то так.
Н.Х.: Я бы хотела спросить вас о вашем дне рождения.
Э.Х.: Я родился в канун Нового года, 31 декабря. Празднества и вечеринки я теперь не люблю. Я отмечал свой день рождения, когда был помоложе, но уже даже и не помню, когда это было в последний раз. Я уже прошел и через 60, и через 70, и даже через 80 лет и больше не придаю этому дню большого значения. Это такой же день, как и любой другой. В следующий раз мне исполнится 84. Не знаю, можно ли сейчас принимать гостей. Может, задую свечку. Ничего особенного в этом дне теперь для меня нет. В моей жизни он был уже 83 раза.
Н.Х.: Ваша игра была опять просто невероятно блестящей! Когда я смотрела фильм, я думала: «Сны. Неразбериха. Иллюзии. Что же происходит на самом деле, а что нет?» Не могли бы вы объяснить, что для вас означает слово «иллюзия»?
Э.Х.: Ну, эту роль мне было играть совсем нетрудно. Старея, я оглядываюсь на свою жизнь, и она вся мне кажется какой-то иллюзией, как будто кто-то посторонний написал для меня ее сценарий. Не знаю, как так получилось, что моя жизнь разворачивалась в некотором смысле за пределами моего контроля и знания. Следовательно, как это ни странно, я не могу считать что бы то ни было в ней своим собственным достижением. Оглядываюсь, и все мне кажется чем-то иллюзорно-мистическим. Смотрю назад и спрашиваю себя: «Как же это все произошло?» Мы идем по жизни, а она штука жестокая. Но мне, знаете ли, тем не менее очень повезло. Все мы смертны, и мои мама и папа, бабушки и дедушки уже ушли. Умерли и многие, кого я знал, а я все еще жив, мне 83 года, я оцениваю прожитое и думаю: «Как я вообще здесь оказался? Как же я пережил все эти годы так, что от меня еще столько осталось?» Разве это вот не иллюзия? Это, может быть, звучит весьма странно, но у меня именно такое чувство. Мне кажется, что это долгая история жизни кого-то другого, а не моя. Ну точь-в-точь моя роль в «Отце». Это первый фильм Флориана Зеллера. До этого он ничего не снимал. Он просто обалденный! Он написал исходную пьесу. Потом Кристофер Хэмптон написал по ней сценарий, а Флориан по нему снял фильм. Ох, как же здорово было работать с Зеллером, Оливией Колман, Оливией Уильямс, Руфусом Сьюэллом и всеми остальными! Мне было легко, ведь я уже как раз в таком возрасте. Уже забыл, что хотел сказать… Но что меня особенно поразило, когда я смотрел этот фильм, так это мой отец во мне. Я был просто копия своего отца! Я и не знал об этом. Это вышло не специально. Но, глядя на экран, я думал: «Это он, мой отец!» Он бывал очень жестоким, драчливым и сварливым. Я думал, что с годами сумел победить это все в себе, но у меня получился именно мой отец! Я помню, как мы снимали последнюю сцену. Перед тем как началась съемка, я посмотрел на кресло, в котором часто сиживал, и на очки на столе. И вспомнил отца после того, как он умер, пытаясь взять свои очки для чтения и книгу, которую читал тогда. И я подумал: «Боже мой! А существовал ли он вообще?» А мы с вами, вообще-то, существуем ли? Вот я — не знаю. Для меня это тайна за семью печатями. Тем не менее, как ни странно, знаете ли, эта мысль подарила мне некий покой. Насколько я знаю, у моих родителей не было деменции, хотя папа страдал от депрессии до самого конца. Его болезнь сердца отступила на год, и в отношениях со мной он стал очень драчлив. Может быть, потому что представлял себе то, что ждало меня через несколько лет. У него была очень тяжелая депрессия. Я понял, что смотрю на все это из прошлого и думаю про себя: «Вот таким был мой отец, и вот как это должно выглядеть». Сейчас я много читаю, занимаюсь живописью и пять раз в неделю играю на фортепьяно. Причем играю довольно сложные вещи. Не потому, что хочу выступать в Карнеги-холле. Совсем нет! Я занимаюсь музыкой, потому что это активизирует мою память. Надо же запоминать мелодии, а это, знаете ли, заставляет мои мозги работать. На данный момент я узнал, что такое деменция, только в одной ситуации. Мой друг. Живет здесь, в Калифорнии. Отец семейства. Из Нью-Йорка. Сидел-сидел он в доме своего зятя на берегу океана и глядел да глядел себе в окно. И как-то раз говорит: «А Гудзон-то сегодня вечером какой широкий!» Вот как! Он подумал, что Тихий океан — это река Гудзон. Я видел, какой это был удар для его близких: зятя, жены и дочери. Какая это была для них боль — объяснять ему, что есть что! А потом он просто тихонечко сидел и пил кофе, уже никого не узнавая. Вот я и думаю, до чего же странный этот мир! С другой стороны, в этом есть и нечто успокаивающее. Может быть, просто природа так вот отключает жизнь.
Н.Х.: Мы часто забываем, что наши физические тела не машины. Им нужен отдых и много заботы. Здоровый дух в здоровом теле помогает чело- веку быть более продуктивным и добиваться лучших результатов и в работе, и в личной жизни. Что вы делаете, чтобы укрепить здоровье и восстановить баланс духа и тела?
Э.Х.: Ну, я родился сильным и всю жизнь был и остаюсь довольно сильным и мускулистым. Это, видимо, сказываются мои валлийские корни. Я пять раз в неделю занимаюсь в спортзале на беговой дорожке, делаю упражнения с гантелями, но без перенапряжения, и по мере сил поддерживаю гибкость организма. Я также много читаю и медитирую. И сохраняю жизнерадостность, даже когда меня накрывает мрачное настроение, что иногда происходит с каждым человеком. Как вот в ситуации с этим карантином. Невольно задаешься вопросом: «А есть ли выход из этой проблемы?» Но ведь и раньше в мире случались разные кризисы, и из всех человечество успешно выходило. Так устроен этот мир, и нам это надо принять. Я не хочу произносить слащавые банальности, но я благодарен за все, что мне в жизни выпало. Особенно в моей жестокой профессии. Я приехал в Америку много лет назад, и моя жизнь здесь сложилась просто здорово. Поэтому я испытываю признательность и благодарность за все, что у меня есть. Я, знаете ли, никоим образом не святой. Я всего лишь человек, однако я всегда помню, что мне очень повезло. А в актерской профессии я вижу целое молодое поколение начинающих артистов, хотя сейчас нашим делом заниматься, должно быть, особенно нелегко. Что будет дальше? Сказать, что и это пройдет, было бы, наверное, слишком банально. Сказать-то это легко, а между тем в мире сейчас очень много боли и страданий. Я благодарен за то, что прожил такую долгую жизнь и много всего помню. К этому, знаете, приходишь постепенно и весьма странными путями. Я вспоминаю послевоенные годы в Британии и в Уэльсе в частности. Я родился перед самой Второй мировой войной и хорошо помню ее последние годы, хотя нам, знаете, не довелось сильно пострадать. Окрестные города подвергались бомбардировкам. После войны наступила мрачная депрессия, но мы всё выдержали. Что мне помогает жить, так это, думаю, видение перспективы. Я смотрю много документальных фильмов. Можно сказать, я теперь этим одержим. Особенно фильмами о послевоенной Европе. Боже мой! Разруха, ужасы, миллионы погибших! Я смотрю на наш мир сегодня и думаю: да, конечно, иногда бывает очень нелегко. Сейчас мы переживаем весьма странные времена, но мы же в состоянии выжить! В Америке такая могучая нация, она обязательно выживет, а значит, выживем и мы! Так что, думаю, сохранять здоровье мне помогает чувство благодарности и признательности. Длинный получился ответ.
Н.Х.: Оливия Колман говорит, что у нее превосходная кратковременная память, но на следующий день после съемок она уже не помнит, что говорила накануне. Мне кажется, у вас на протяжении всей вашей творческой карьеры была и остается такая же интуитивная манера игры. Как вам работалось с Оливией, которая в каком-то смысле очень на вас похожа?
Э.Х.: О, с ней работалось замечательно! Как, знаете, и со всем актерским составом. Коллектив был небольшой, но все они играли отлично. Она во многом такая… Мне надо осторожнее выбирать слова. Я бы сказал, она не относилась к делу слишком серьезно. Она очень хороша, и да, такая же, как я. Я хочу сказать, что, когда занимаешься делом некоторое количество времени, в один прекрасный день просто перестаешь по этому поводу сильно волноваться. Я гораздо старше Оливии, но, думаю, она уже такая же. Я беру сценарий и воспринимаю его как дорожную карту. Меня спрашивают, учим ли мы роли наизусть. В некотором смысле — да. Сценарий для актера как указания из космоса для водителя автомобиля. Как называются эти навигационные штуки? Я не знаю. Раньше у нас были дорожные карты, по которым мы и ездили. Двигаясь отсюда в Лас-Вегас или Феникс, едешь по маршруту и, знаете, нет-нет да и съезжаешь на какую-нибудь проселочную дорогу. Карту не надо анализировать. Ей надо просто следовать. То же самое со сценарием. Вот есть по-настоящему замечательный текст, киносценарий, пьеса или что-то еще, написанное, скажем, Кристофером Хэмптоном, Флорианом Зеллером, Теннесси Уильямсом, Шекспиром или еще кем-то, и ты, следуя этой дорожной карте, едешь по проложенному маршруту. А по пути смотришь, какие могут быть боковые, второстепенные или проселочные дороги, и думаешь: «А двинусь-ка я вот этим путем и немного изменю интерпретацию, при этом ничего сильно не переделывая». Как, например, было в самый первый день съемок в самой первой сцене, в которой мы с Оливией были задействованы. Мы начали работать в понедельник утром и ничего толком не репетировали, а просто типа прошлись по эпизоду. Флориан был рядом с нами, пока мы все это делали, а потом сказал: «Ладно. Давайте попробуем. Все нормально? Ага. За дело! Мотор! Хорошо!» Приведу еще пример. Простое и надежное актерское правило гласит: вы поймете, как все легко, если просто будете внимательно слушать. Лоретт Тейлор, великая американская актриса театра, сказала, что актерское искусство заключается именно в том, чтобы слушать. Так и есть. Если слушаешь человека, когда он говорит, это так же, как слышать впервые, а значит, сохранять свежесть восприятия. Слушать надо обязательно. Другого способа просто нет. Однажды в интервью о фильме «Мосты округа Мэдисон», в котором Клинт Иствуд играл журналиста, Мерил Стрип сказала нечто весьма интересное. Когда ее спросили, приходилось ли ей очень сильно концентрироваться, она ответила: «Нет. Никакого “очень сильно” не нужно вообще». Надо просто расслабиться и выучить свой текст, что я и делаю. Мне было так приятно, когда несколько недель назад я смотрел «Отца», потому что я уже и забыл, как же я этому научился, и не помнил, чтобы когда-то проходил какие-либо специальные курсы. А вспомнил я тот факт, что я на самом-то деле весьма тщательно работал над заучиванием своей роли и несколько раз пропускал весь текст через себя. Если как следует сделать домашнюю работу, что просто необходимо, а именно — выучить текст своей роли, тогда она становится твоей второй натурой. И незачем будет о ней много думать, и, когда прозвучит следующая реплика и появится другой персонаж, твой мозг подключится автоматически и сымпровизирует очень реалистично. В молодости ты хочешь выглядеть как можно реалистичнее и прилагаешь для этого большие усилия, и это нормально. Потом, достигая определенного возраста, начинаешь думать: «Что ж, мне очень нравятся такие великие парни, как Уильям Холден и Роберт Митчем». И тогда ты просто перестаешь напрягаться и как бы отпускаешь поводья, уже не относясь ко всему со звериной серьезностью. Так легче. А после того как я лично встретился с Робертом Митчемом, они для меня стали примером, как делать так, чтобы все выглядело легко.
Н.Х.: Я очень хорошо знаю вашу жену Стеллу. Как здорово, что она написала сценарий и была режиссером фильма, в котором вы сыграли! Я бы хотела услышать ваше впечатление о работе со Стеллой. В том фильме вы играете врача, то есть делаете прямо противоположное вашей работе в этом фильме. Вы, похоже, настоящий психолог.
Э.Х.: Она отличный режиссер, а фильм выходит 4 декабря. Это ее дебют. Она и сценарий написала, и управляла всем и вся. Хочу сказать, что просто удивительно, как все замечательно и легко у нее получилось. Это прекрасный фильм, в котором я играю психиатра вместе с коллективом классных актеров, великолепно сыгравших свои роли, поэтому я очень за нее рад. Она все сделала сама и весьма этим гордится. И я тоже. Ее работа меня очень впечатлила. Я видел, как она сидела в режиссерском кресле, следила за съемкой по монитору и командовала: «Хорошо! Снято!» Она, как и я, постоянно находилась на съемочной площадке. Она все схватывает на лету, хорошо знает свое дело и ни капли не волнуется.
Н.Х.: Мы говорим о вас и вашей жене, забывая о третьем члене вашей семьи — Нибло. Этот кот для вас значит очень многое. Я всегда вижу его у вас на коленях, когда вы играете на фортепьяно.
Э.Х.: Мы нашли его в Будапеште и привезли домой. Ему уже десять лет. Я очень люблю животных. Мы помогаем спасать кошек и собак и как раз недавно спасли еще одного молодого пса, который был серьезно травмирован. Не знаю, как это с ним случилось, но сейчас он уже в порядке. Я люблю животных, потому что они могут многому нас научить. Я их всех очень уважаю. И мне по-настоящему больно видеть, как неуважительно некоторые люди к ним относятся. Да, я очень сильно их всех люблю и считаю, что они обладают высшим разумом. Просто по сравнению с нами они находятся на другом уровне. У них свой путь жизни, свои средства выживания и свои способы справляться с трудностями. Насколько нам известно, они не посвящены, а вернее сказать, избавлены от проклятия знать, что такое время и бренность. Так что я просто очарован животными и люблю их всей душой. Конечно, очень люблю и своего кота Нибло. Кошки в моем доме были всегда, с самого детства. Конечно, когда они умирают, это всегда большое горе, но я все равно их очень люблю. По-моему, они прекрасные существа, и мы можем многому у них поучиться.
Н.Х.: В отличие от других персонажей, страдающих от деменции, этот показан изнутри. Он полностью утратил и чувство своей идентичности, и чувство реальности. Когда вы работаете над такого рода персонажем, нужно ли вам узнать о его происхождении, историю его жизни и понять, кто он такой, раз он сам уже этого не знает?
Э.Х.: Нет. Я просто учу текст своей роли.
Н.Х.: Вы так делали, работая над всеми вашими героями или специальным образом именно над этим?
Э.Х.: Над всеми. То есть моему ответу, видимо, недостанет глубины, но я не вижу никакого смысла в том, чтобы тратить слишком много времени и сил на свою работу, погружаясь в нее с головой, поскольку занимаюсь ею весьма долго и как играть эту роль, для меня было понятно сразу. От потери памяти я пока не страдаю, но теперь я уже никуда не рвусь и не зарываюсь глубоко в вопрос, как же играть свою роль. Флориан Зеллер назвал моего героя Энтони, так что играть его мне было совсем легко. Я, правда, добавил в одном месте кое-что от себя. Когда в кабинете врача у меня спросили дату рождения, я ответил: «31 декабря 1937 года», то есть назвал свой настоящий день рождения. Мой мозг, на самом деле, всепоглощающий, поэтому, я, вообще-то, прекрасно помню такие детали, как даты, дни и годы. Для меня это очень важно, и я очень люблю даты и прочие указания на время. Так что играть эту роль и работать с таким замечательным режиссером и великолепным актерским составом мне было очень легко. Единственной проблемой стало то, что все мое тело теперь болит. Этому у меня есть только одно объяснение, может быть, абсолютно нелепое, но если мы тратим на что-то слишком много сил, то наш мозг начинает делать то же самое. Он вовсе не такой сообразительный, как мы о нем думаем, и не обладает чувством юмора. То есть, если я играю человека с деменцией, думающего о старении, мой мозг тоже начинает думать о старении. Поэтому мне приходится ему объяснять, что для меня это не более, чем игра. Но, теперь у меня болит и спина, и все тело. Видимо, сказываются четыре недели подсознательного вживания в роль. Но это не страшно. Так, маленькое неудобство, с которым я как-нибудь справлюсь. Поэтому идите в кино, смотрите этот фильм и получайте удовольствие. Это одна из самых замечательных моих работ. Мне очень повезло поработать с такими людьми, как Эмма Томпсон, Иэн Маккеллен, Джим Картер и, конечно, с Оливией Колман, Оливией Уильямс, Марком Гатиссом, Руфусом Сьюэллом и Имоджен Путс. Великолепные актеры! С ними мне было очень легко. Эта роль доставила мне, пожалуй, больше радости, чем любая другая. Когда по окончании работы над персонажем меня спрашивают, как мне может нравиться играть такое, я говорю, что это же моя работа. То есть я люблю выходить из дома и делать что-то, чего раньше не делал. Новизна — это здорово! Но зачем сильно суетиться? Своим делом я занимаюсь давным-давно. А освоил я эту профессию, работая с та- кими великими людьми, как Сэр Лоренс Оливье, Джон Гилгуд, Питер О’Тул, Кэтрин Хэпберн и им подобными. Я много наблюдал, как они работают, да и сам на этом деле съел уже не одну собаку. Они никогда сильно не суетились. Вовремя появлялись на съемках, делали свое дело и ехали домой. Все они обладали особой грацией. Я очень надеялся, что когда-нибудь доживу до того дня, когда смогу делать то же самое, то есть играть грациозно, с уважением к сценарию, другим актерам, съемочной группе и всем-всем-всем. Именно они научили меня этому. Ведь жить легче, если проявляешь уважение к тому, что делаешь. И для этого не надо быть семи пядей во лбу. Об актерах много чего написано. Я же люблю смотреть игру американских кинозвезд, лучших образцов кино и театрального искусства, которая так хорошо смотрится, потому что они играли совсем без натуги, как, например, Хамфри Богарт в «Касабланке» или Спенсер Трейси, Бетт Дэвис и все остальные добрые старые ребята.
Н.Х.: В этой истории есть еще одна примечательная вещь, а именно то, что, старея, каждый из нас привыкает к определенному ходу жизни и порядку, в том числе и к определенному расположению мебели и вещей в доме. Чувство бессилия и безысходности у вашего героя отчасти вызвано тем, что кто-то передвигает и переставляет его вещи. По крайней мере, именно так он это воспринимает. Насколько внимательны вы к деталям вашей физической среды? Насколько педантичны вы в вопросе расположения вещей на своих местах?
Э.Х.: Спросите лучше мою жену. Да, такие слова, как «зацикленный», явно перегружены. Что ж, на мелочах я не зациклен. Конечно, я люблю, чтобы вещи были на своих местах, но в итоге все равно постоянно устраиваю в доме жуткий беспорядок. Складываю книги стопками под самый потолок, и в один прекрасный день эти пирамиды обрушиваются на меня. Вы знаете, я называю себя словом «карни», что значит «человек-карнавал». Я появляюсь на работе, делаю дело, где бы и в каких бы экзотических местах типа Парижа или Рима мы ни находились, а потом переключаюсь на другой проект. Это очень похоже на карнавал. В детстве меня очень привлекал цирк и весь этот хаос бродячей жизни. Прошу обратить внимание, я не имею в виду, что в моей жизни так уж много хаоса. Это трудно объяснить. Мне кажется, я чувствую себя вполне свободным, импровизируя. Я и правда никогда ничего не планирую.
Н.Х.: Есть ли в вашем доме такой стул, который всегда должен стоять в строго определенном месте?
Э.Х.: На том стуле, который я считаю своим, обычно сидит мой кот. Не знаю…Нет, жизнь слишком коротка, чтобы волноваться из-за таких глупостей. Я, разумеется, не хочу жить в хаосе. Однако нет, я не могу относиться к таким вещам серьезно. Я немного… Да нет, совсем нет. Я люблю свободу. Взять, например, еду. Я очень внимательно отношусь к своему рациону, поскольку я ведь старею и поэтому не ем ничего, что может закупорить мне артерии. Очень надеюсь, что такого не случится! Так что питание мое вполне здоровое. Разумеется, мне не все равно, что я ем, хоть я и не гурман никакой в еде, выпивке и так далее. Если вкусно, мне большего и не надо. Поэтому по утрам я люблю овсяную кашу и какой-нибудь протеиновый коктейль. На обед что-то типа бургера, ну и вегетарианский гамбургер или вроде того на ужин. Так что нет, меня такая ерунда не раздражает, и я на такое вообще не обращаю внимания. На мелочах не зацикливаюсь. Мне неважно, чтобы все всегда было на месте. Моей жизни свойствен, скажем так, легкий хаос. Я просто не напрягаюсь и ничего никогда не планирую. Просто спускаюсь на первый этаж поиграть Рахманинова или Брамса. Я не собираюсь выступать в Карнеги-холле, а играю просто потому, что это удовольствие само по себе.
Н.Х.: Фильм напомнил мне о «Короле Лире», поскольку у этих картин есть кое-что общее. Вы упомянули Эмму Томпсон, сыгравшую дочь вашего героя. Теперь это же сделала Оливия Колман. Не могли бы вы сравнить, как вам работалось с этими женщинами, и сказать несколько слов об отношениях пап и дочек, раз вы уже побывали отцом таких впечатляющих дочерей?
Э.Х.: И Эмма Томпсон, и Оливия были совершенно великолепны! «Король Лир» был моей третьей работой с Эммой после «Говардс-Энда» и «Остатка дня». Да, в «Лире» она сыграла мою дочь. Что в ней было необычайного, так это ее яростная страсть и удивительная сила. А на площадке она была дружелюбна, мила, и работать с ней было одно удовольствие. То же самое было и с Оливией Колман. Она тоже великая актриса! Ее эмоциональная реакция всегда была спонтанной и неподдельно искренней. Это потрясающе! И мне бывало просто физически плохо в те моменты, когда я был с нею особенно груб. Работать с Эммой, Оливией Колман и другими такими же великими артистами, кем бы они ни были, это как играть в теннис. Я вообще-то, в теннис не играю да и никаким другим спортом не занимаюсь, но, мне кажется, это именно так и происходит, потому что тут у тебя есть противник, твой антипод. И все становится легко, так что тебе не приходится сильно потеть или суетиться по этому поводу. Мы сделали телевизионную версию «Лира» в 2018 году — уже почти три года назад. В первый раз я сыграл Лира за 32 года до этого, в 1968-м, очень давно. Это была хорошая постановка — блестящая работа Дэвида Хэа. Мне тогда было 49 лет, и с технической точки зрения я был в полном порядке, склонен впадать в крайности и был тот еще пострел, который везде поспел. Много лет спустя Ричард Эйр, снявший «Костюмера» с Иэном Маккелленом, еще одним великим актером, с которым мне доводилось работать, сказал, что мне следует снова сыграть короля Лира. Я сказал, что я бы с удовольствием, но только не в театре. Он ответил: «Ладно. Давайте подумаем». А через год я его спросил, сможем ли мы, по его мнению, все-таки это сделать. Он ответил утвердительно и набрал актеров. Мы обменивались длинными электронными письмами, и я излагал ему свое понимание этой роли. По сути, я хочу сказать, что я просто прожил еще 32 года и накопил много всякого жизненного опыта. Молодым не понять, что такое быть сварливым стариком, страшащимся смерти и превратившимся в … Ведь если вы подни- маете свое самомнение до небес, то платите за это столь же высокую цену. Лир не способен любить и не может быть любим. Он этого боится. И поэтому мучается в своем «мачизме», но тем не менее просто продолжает его накручивать. Разумеется, расплата за это велика: изоляция, одиночество и, в конце концов, сумасшествие. Что же касается моей роли в «Отце», то Энтони, несомненно, был успешным человеком, способным инженером, дисциплинированным, хорошо организованным, привыкшим все делать по-своему, возможно, чересчур строгим отцом, совсем неплохим как личность, но при всем при этом просто деспотом. И вот в конце концов он начинает терять опору под ногами. Для него это настоящий ужас. Он в панике. Затем его сознание немного проясняется, и он начинает заигрывать с молодой женщиной, что, конечно же, нелепо. В конце концов он говорит: «Я чувствую, как ветер срывает с меня не только листья, но даже и ветки! И мне негде преклонить голову!» Самое трагичное в жизни — то, что нам всем предстоит смерть. Жизнь конечна. Нам ни за что не сойти с этой планеты живыми. Это та правда, которой придется посмотреть в глаза. Моя же чудесная жизненная перспектива заключается в том, что жизнью вполне возможно наслаждаться, потому что в ней бывает всякое. Как написал Т.С. Элиот: «Однажды образ славы предо мною вспыхнул, и, как всегда, швейцар, приняв мое пальто, хихикнул»*. (* Перевод А. Сергеева)
