Об искусстве сложно говорить определенными категориями. Только причастный к нему человек, выбравший этот непростой путь вечного катарсиса, проживания страдания во имя очищения, может попытаться дать ответ на вопрос о вечных ценностях. «Искусство — это один из способов приблизиться к постижению истины», — рассказывает наш новый колумнист, российский пианист азербайджанского происхождения, лауреат международных конкурсов, Риад Мамедов.
Я родился в творческой семье: мои родители — художники. Папа — живописец, мама — искусствовед. Папа активно участвовал в бакинской музыкальной жизни, потому что Баку был одним из самых толерантных и многонациональных городов на территории советского пространства. Это был микс разных культур и традиций — идеальная площадка для межкультурной коммуникации. Папа играл на барабанах в ведущих музыкальных составах, в том числе с Вагифом Мустафазаде, хорошо знает певицу Азизу и очень любит музыку, поет Вторую партитуру Баха от начала до конца. Так распорядилась природа: отец никогда ничего не учил наизусть, это дар. Дома звучали пластинки Рихтера, Ван Клиберна, Оскара Питерсона, Кита Джарретта. Папа ходил и пел, писал картины и пел. Я помню этот запах масляных красок, звук мастихина, полные светлой грусти симфонии Брамса. Когда ты растешь в такой среде, выбор становится очевидным. Хотя я очень увлекался математикой, учился в математическом лицее до перехода в CCМШ имени Бюль Бюля. Но не было ощущения, что сейчас сделаю выбор: а не пойду-ка я заниматься музыкой. Так сложилось, так было суждено, хотя мне нравилось рисовать. Но итогом стала музыка, потому что это тот вид искусства, который в моем понимании требует большей организованности и концентрации.
Любовь моей мамы ко мне, единственному сыну в семье, безгранична. Всю энергию она аккумулировала и направляла на папу и меня. В моем случае она была против рисования. Мама сидела со мной и учила Двадцатый концерт Моцарта; не разбирались досконально в музыке оба — я был семилетним ребенком. Помню, как учили эту каденцию, — ее выдержка и терпение были поразительны. Рисовать мне, впрочем, иногда разрешалось, но нужно было отпроситься для этого.
Именно мама вдохновила меня на поступление во вторую аспирантуру, что и было сделано. Первой была исполнительская — в классе заслуженной артистки России, у замечательного профессора Ксении Вадимовны Кнорре. Ее мама — Вера Васильевна Горностаева — яркий представитель настоящей советской, русской фортепианной школы. Вторая, музыковедческая, аспирантура была пройдена у профессора Валентины Николаевны Холоповой. Инициатива принадлежала не только моей маме, человеку, с которым спорить нельзя. Сопротивление было невозможно еще по одной причине — к этому меня подталкивал мой друг и наставник, дирижер Теодор Курентзис. Все сошлось в одной точке совершенно внезапно, и выбор был сделан.
Наше знакомство с Теодором состоялось на Дягилевском фестивале в Перми, где мы с моим другом и талантливым музыкантом Георгием Мансуровым, представили мультижанровый проект, микс по поэтической картине Грегори Корсо. Мы обратились к авторским текстам, электронной музыке, акустическим инструментам, элементам изобразительного искусства, поэзии и хореографии — все это несло смысл, который тогда было очень важно передать: рассказать о чувствах, о чем-то высоком и жизненном. Зарисовки были еще на фестивале Владимира Мартынова «Проект музыкального ковчега», а через четыре месяца состоялся его полный показ.
В 2014 году Теодор пригласил меня быть специальным музыкальным советником церемонии открытия первых Европейских игр в Баку. Это был грандиозный проект, воплощенный на стадионе для шестидесяти пяти тысяч человек. Художественным руководителем был выдающийся греческий режиссер современного театра Димитрис Папаиоанну. Мы записывали азербайджанскую, европейскую, русскую симфоническую музыку по десять-двенадцать часов в день: Шестую симфонию П.И.Чайковского, Вторую симфонию Я. Сибелиуса, «Тропою грома» К. Караева и другие. Теодор предложил вывести в свет жанр устной профессиональной азербайджанской традиции — «мугам», соединив его с образцами западного музыкального мышления и искусства — симфониями и операми. В Азербайджане на стыке этих форм образовался «гибридный жанр». Как оказалось позже, по мнению моего научного руководителя, я первый ввел этот термин в музыковедение. Мугам — культурное наследие человечества, признанное ЮНЕСКО в 2008 году. Удивительно, как он сочетается с такими каноническими жанрами, как симфония, опера и джаз. Но если трактовать мугам как лад, точек соприкосновения очень много.
Все дороги начинались здесь и приводили меня обратно, в столицу России. Очень люблю Москву — она символ моей внутренней идентичности. Осознанную часть своей жизни мне довелось встретить и провести в этом городе. В семнадцать поступил в Московскую консерваторию. Мое личностное формирование началось здесь, и с тех пор появилось желание быть частью этого общества. Большое влияние на меня как на музыканта и человека своими жизненными и творческими убеждениями оказал внучатый племянник А. Аренского, пианист и композитор П. Кондратьев. Именно здесь состоялась встреча с важными для меня людьми: друзьями, духовными наставниками и учителями. Брат Теодора Курентзиса, композитор Эвангелос Курентзис, — лайф-коуч, больше, чем друг. Мы близки с лучезарной Мирандой Мирианашвили и ее замечательной семьей. Я часто бываю в Храме святых мучениц Софии и Татианы, настоятелем которого является мой духовник — отец Андрей. Все это — часть силы.
Другой источник энергии, относящийся к неосознанному, находится в Баку. Он не поддается объяснению. Я получил его через море, молоко моей мамы; в нем кипящий темперамент, солнце, песок, хлеб. Есть вещи, которые сложно объяснить. Каждый раз, побывав в Баку, я чувствую себя сильнее. Мне очень приятно играть там концерты.
Герман Гессе в «Степном волке» говорит о джазе, и в рамках одного абзаца сокрушает всю эстетику и философию этой музыки, и в тот же самый момент возносит ее до небес — такова сила образа, созданного словесно. Есть понятие художественного образа и в музыке. Она подобна танцу и молитве. Когда ты молишься, ты произносишь тексты — словесные, но в музыке: это и есть ноты, штрихи, ключ, чтобы войти в мир, где есть свои законы, запахи, время и философия, которую ты строишь в процессе работы над произведением. В консерватории учат вчитываться в музыкальный текст, видеть то, что написано между строк. Это дает возможность более точно рассуждать о конкретном произведении, лучше представлять свою собственную интерпретацию. Только тогда ты можешь создать свой собственный мир — ту капсулу — свое видение, воплощенное в определенном временном пространстве.
Исполнитель — проводник, точка между композитором и вечностью. Он способен внести свою интерпретацию и передать ее слушателю. Нам важно знать, чем жил Бетховен, Малер, Шнитке, Пендерецкий, чем завтракал Брамс, когда писал Третью симфонию, чем он дышал, о чем его произведения. Прочитав партитуру или клавир, соотносишь их с жизнью Брамса, его взаимоотношениями с Шуманом, — это рождает и твою личную историю, которая переходит в художественный образ, аккумулирует вокруг себя чистую энергию, которую ты и передаешь людям.
Могу сказать, что я счастливый человек. Сложно определить, в какой момент становишься счастливым. Это не о том, когда у тебя все хорошо, а о способности переживать и сопереживать. Жить и сочувствовать. Изо дня в день. Сгорая, как птица Феникс, и возрождаясь из пепла вновь.
