Последний сезон сериала House of Сards разочаровал предсказуемостью: попыткой спрогнозировать победу Хиллари Клинтон, убийством в Овальном кабинете Белого дома, которое совершает женщина-президент. Все это напоминает абсурдную пародию на высшую политическую элиту. «Совершенно очевидно, что в политике не всегда есть место правде и очень жесткие нравы, но не до такой степени, если речь не о диктаторских, тоталитарных государствах, Гитлере, Сталине или Муссолини», — считает наш колумнист российский государственный деятель, дипломат, основатель студии документальных фильмов «Ястребфильм», сооснователь фонда Notivory Сергей Ястржембский.

Мне было три года, мы жили в коммуналке в Институтском переулке. В трех комнатах, раньше принадлежавших нам, жили четыре семьи: тогда большая жилплощадь считалась роскошью, и всех уплотняли. Никто не упоминал, что квартира была изначально нашей. К счастью, атмосфера в уплотненном доме была хорошей, что было редкостью в те времена.

Дед был штабс-капитаном, царским боевым летчиком в Первую мировую войну. Позже стал инструктором, создавал свои модели самолетов. Служба сделала его очень верующим человеком: несколько раз падал и сохранил жизнь. Дедушка был разведен с бабушкой, и у него был «угол» за шкафом, куда я всегда убегал: там было интересно. Библия с картинками Гюстава Доре и финики, которыми он меня угощал, стали одним ассоциативным рядом и лучшим воспоминанием детства. Стремление узнавать новое через книгу закрепилось на всю последующую жизнь.

В студенческие годы у меня было активное желание познать всю полноту мира и ту сторону, которую от нас всячески скрывали. Звучали разные «голоса», какая‑то куцая информация доходила до нас в эфире. Хотелось в этом разобраться, поэтому я привозил литературу, написанную не только советскими авторами, — о советской истории, Второй мировой и Гражданской войнах, работы Троцкого. Это было интересно, недоступно и закрыто. Позже мы получили всё с перестройкой, и родилась крылатая фраза: «Читать интереснее, чем жить». Но тогда мы стремились к запрещенной литературе, которую сложно было достать.

Накопленные с тех времен знания и опыт позволяют мне утверждать, что если государство строится по принципам, описанным в романах-антиутопиях — «Мы» Замятина и «1984» ­Оруэлла, — то основой правления станет ложь. У нас была такая страна, в ней даже была газета «Правда», в которой не было практически ни одного правдивого слова. В искаженной реальности всё как в романе, где Министерство мира равно Министерству войны. Долгие годы существования государства, основанного на лжи, рано или поздно заканчиваются его крахом. Это и произошло с Советским Союзом.

В жизни каждой страны не раз возникают вопросы о том, что и как говорить. Особенно когда идет война. Я занимался информационным обеспечением Второй чеченской войны, которая называлась у нас «контртеррористической операцией». Бывает так, что нельзя говорить всей правды, — во время любой войны и операций, подобных ­«Норд-Осту», где я три дня отвечал за информационное обеспечение. Невозможно показывать в прямом эфире, как спецназ идет на штурм. Это полностью выдает террористам план их захвата и освобождения заложников: они находятся в здании и следят за новостями по телевидению. Это абсурд и прямая угроза жизни людей. Мы запрещали прямой эфир в момент проведения операции. Только после окончания действий можно и даже необходимо давать их максимально правдивую и объективную оценку прессе и через нее — обществу. Если правда принесет новые жертвы, то зачем она нужна?

Политика — это искусство пройти между правдой и ее противоположностью с минимальными потерями для страны и общества.

В Сети часто встречается отрывок из воспоминаний Президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина: «Я представил Гельмуту Колю Сергея Ястржембского, своего нового пресс-секретаря. Он посмотрел на него ровно секунду и улыбнулся: ”Понятно, Борис, ты взял дипломата, который будет хорошо обманывать журналистов”. Я потом часто вспоминал эту его вроде как случайную шутку… Сергею Владимировичу и впрямь приходилось иногда очень нелегко на его службе». Но мало кто обращает внимание на ответ президента: «Нет, он умеет правильно объяснять журналистам, а не обманывать их». Такова тонкая грань, которую я всегда старался не переходить.

Это был вулканообразный период в стране, и вызовы сыпались со всех сторон. Главным для пресс-службы и секретаря было формирование образа государства демократического, прогнозируемого, стабильного внутри. Мы должны были показать, что высшая власть работает бесперебойно. У президента были частые отлучки и известные всем проблемы со здоровьем. На выходе мы создавали картину благополучия, которую оспаривала оппозиция — коммунистическая в первую очередь. Мы были инсайдерами, отвечавшими за оба потока информации: от власти — людям и извне — президенту. Глава государства должен был знать, что в обществе думают о нем. Когда я соглашался на работу, договорился с ним о том, что каждый день будем давать мониторинг агентств без купюр и цензуры, включая самые одиозные, такие как «Завтра» Проханова. Это чтение не доставляло удовольствия, потому что уровень критичности зашкаливал, многие позволяли себе не самую лучшую форму высказываний. Но президент терпел. Удивительным образом человек старой коммунистической закалки, которому некогда было изучать основы демократии, интуитивно понимал: да, меня бьют СМИ, но прессу трогать нельзя. Даже у нас подчас было меньше терпения. Один раз за всю историю мы позволили себе выставить журналиста из кремлевского пула — это была громкая история. Было невозможно простить немужское поведение: он позволил себе хамство в адрес Наины Иосифовны. Во всех остальных случаях мы руководствовались словами, которые всегда повторял Борис Николаевич: «Прессу не трогать».

То время вспоминаю как хорошее: всему учились на ходу. Я получил шанс из дипломатии ­перейти в высшую информационную политику. Рад, что воспользовался им, хотя уровень ответственности и стресса был настолько велик, что требовалась серьезная перезарядка в совершенно иной реальности. Таким своего рода ретритом для меня в тот период была охота: день-полтора в другом мире, мгновенный сон, настигавший меня на вышке в ожидании появления кабанов, — потом просыпался под их хрюканье. Там происходила энергетическая перезарядка, без которой движение вперед было бы более сложным.

Поиск новых вызовов всегда был в моем характере, но тогда в нем не было нужды: челленджи сыпались отовсюду как из рога изобилия. Мне очень нравилось работать в такой обстановке. Вернулся бы, если бы снова настали интересные времена.

Сегодня вижу свою роль иной. Считаю, что государство в огромном долгу перед обществом в нескольких областях. Прежде всего это три ключевых направления в развитии любой нации — здравоохранение, образование и наука. Бюджет неправильно сверстан, надо гораздо больше средств выделять на эти цели. Часть общества, обладающая достатком, взяла на себя эту роль, посчитав, что надо делиться: появились благотворительные фонды. Это очень хорошая история, ее надо всячески поддерживать.

Однако этого недостаточно. Все человечество, в свою очередь, в долгу перед планетой и животным миром. Благотворительный фонд Notivory — хорошая идея, совершенно нетипичная для нашей страны. Максим Князев — мой товарищ и сооснователь этого фонда. Мы шли с ним к делу с двух сторон: я снимал фильм о защите слонов. Ivory — это слоновая кость, она добывается нелегальным способом и попадает на китайский рынок. Максим в то же время, имея определенный опыт работы в Африке, постепенно шел в сторону создания структуры по сбору денег для защиты этих животных. Фонд поддерживает природоохранные инициативы в России и в саванне. Это хорошо и нетипично для нашей страны потому, что мы обычно думаем прежде всего о себе, тогда как во всем мире думают о других нациях и странах, проблемах, которые существуют на планете. Это важно, потому что мы все — единое целое, и невозможно помогать людям и не помогать другим живым существам Земли. Нельзя защищать природу в одном месте и губить ее в другом. Мы обязательно придем к пониманию того, что есть глобальные проблемы и мы не можем заниматься автаркией и самоизоляцией, обрабатывая свою грядку, отвернувшись от всего мира. В нашем фонде хорошо переплетаются российские и международные задачи.

В Сибири находится полмиллиона тонн мамонтовой кости. Я назвал один из своих проектов «Мамонт может спасти слона» и призываю в нем полностью заменить слоновую кость в изделиях мамонтовой. На многие десятилетия вперед бивни мамонта спасут жизнь слонам. Вечная мерзлота выдавливает останки гигантов на поверхность, что‑то лежит в озерах и прудах. Берега расступаются и обнажают останки. У нас есть возможность правильно распорядиться нашим материалом и использовать собранное на благотворительность. В пользу страны и человечества в целом. Один в поле воин, и я верю в то, что два человека могут изменить мир к лучшему. Страна и Земля — это наш дом. Нужно заботиться о тех, кто в нем живет.