Лейла Хеллер известна как одна из самых влиятельных Нью-Йоркских галеристов и специалистов по продажам, и это невероятное достижение для женщины-игрока на преимущественно мужском поле. Опережая время, она продвигала художников Ближнего Востока, арабских стран, Центральной и Юго-Восточной Азии, Ирана, Бахрейна, Турции, Индии, Пакистана, Ливана и Ирака. В своем эксклюзивном интервью Ларе Палмер она приподняла завесу тайны над тем, что именно делает культуру Ближнего Востока глобальным феноменом, и рассказала вдохновляющую историю своей семьи.

Лара Палмер: Первое и главное — как началось ваше Большое Путешествие?

Лейла Хеллер: Я изучала экономику в Брауновском университете в то время, и друг предложил мне записаться на курс по импрессионизму, который читал профессор Кермит С. Чампа. Записавшись, я мгновенно влюбилась в предмет и решила следовать своей любви к искусству и истории. Зная, что в отдаленной перспективе вряд ли буду банковской служащей или финансистом, которые проводят целые дни в офисе, стремилась остаться в искусстве.

Так и началось мое путешествие в мир искусства. Помимо изучения истории искусства, я втянулась в рисование — все это в двух вузах, Брауне и Род-Айлендской школе искусства. Затем получила степень магистра в Институте Сотбис в Лондоне, вторую степень магистра истории искусств и музейного управления в Университете Джорджа Вашингтона.

Л. П. Кто или что стали главным источником вдохновения в вашей жизни?

Л. Х.: Мама была тем человеком, который вдохновлял меня больше всего в жизни. Она была очень сильной и задавала правила игры в те времена, когда женщины не пытались выйти в запретный мир из зоны комфорта. Бабушка водила ее на балет, пианино, вокал, не ставя в известность моего деда. Позже мама предоставила мне возможности, которых никогда не было у нее самой. Она хотела, чтобы мне довелось повидать мир, выучиться и заниматься тем, чем мне бы хотелось. Она поддержала меня в стремлении исследовать разные области — литературу, историю, искусство и музыку. Мои родители играли классические, латиноамериканские, персидские произведения — так что я выросла во вселенной музыки разных направлений. Когда мне исполнилось 18, покинула дом и отправилась в Америку. Там я ходила в оперу, смотрела постановки, и это было для меня совершенно естественным. Будучи женщиной, я тогда ощутила силу, впитанную с молоком матери. В минуты слабости перед чем-то, что казалось непреодолимым, всегда слышала от нее: «Ты справишься!» Она верила в меня и поддерживала, делая многое для того, чтобы я могла исследовать мир дальше.

 Л. П.: Вы упоминали о своей узбекской крови, а она течет и в моих венах. Не могли бы вы подробнее рассказать о своем детстве?

Л. Х. Отец родился в Узбекистане, бывшем на тот момент частью Российской Империи. Дед и два его брата занимались чайным бизнесом. Один из братьев жил в Шанхае, второй в Бомбее, они посылали моему дедушке чайные листья на его самаркандскую упаковочную фабрику, на тот момент самую большую в России. Вскоре после Революции 1917 года в России большевики стали преследовать моего деда, потому что его бизнес процветал, а дом был полной чашей. Ему удалось сбежать в Шанхай, а бабушка с моим отцом и его пятью братьями прятались по домам 10 лет, ожидая, чтобы он вернулся за ними и забрал их в Шанхай. К несчастью, на пути к ним деда настиг инфаркт в Кандагаре, и он так и не добрался до Самарканда.

Тем временем семья переехала в Иран и присоединилась к нескольким кузенам, которые переехали туда после революции. Отец пошел учиться в Корнеллский и Калифорнийский университеты в Лос-Анджелесе в Америке и переехал в Нью-Йорк, где и прожил вплоть до начала 30-х годов. Он начал бизнес с братом, который жил в Иране, они продавали хлопок и джут. Когда ему исполнилось 32, сестры стали жаловаться, что не видели его вот уже 14 лет, и настояли на том, чтобы он приехал их навестить. Он вернулся, и его представили моей маме. Дедушка никогда бы не разрешил ей уехать в Америку, поэтому отцу пришлось переехать в Иран.

Мамина семья родом из Азербайджана, где у них была собственная армия, созданная для защиты границ страны от Турции и России. Мама говорила на фарси и турецком, папа — на русском и турецком, так что семейным языком стал турецкий.

После Брауна я переехала в Лондон на год, чтобы закончить магистратуру в Институте Сотбис. Когда Иран открыл Музей современного искусства, я подумала — как это здорово для развития — и тут же решила получить вторую степень магистра в области истории искусства и музейного управления. После я планировала вернуться домой в Иран. В то время было не так много мест, где можно было бы получить такое образование, были Институт искусства Курто в Лондоне и курсы Университета Джорджа Вашингтона, объединенные со Смитсоновским институтом. Я выбрала второе и погрузилась в курсы кураторов, бизнеса, художественного права и музейного управления. Мне было по-настоящему интересно научиться всему, что касалось управления музеями, это было огромное удовольствие. Учеба включала в себя работу в течение года в музеях Смитсона. Я выбрала для себя Музей Хиршхорн и сад скульптур, художественный музей, расположенный в Вашингтоне (округ Колумбия, США), потому что особенно любила скульптуру. Там была потрясающая коллекция скульптур мистера Хиршхорна, относившаяся к 19 веку и представленная произведениями вплоть до нашего времени. И по сей день моя галерея представляет множество скульптур. Кроме того, я сыграла не последнюю роль в запуске работы парка скульптуры в Международном финансовом центре Дубая.

После революции 1979 года мой брат и я были вынуждены на два года разлучиться с родителями, поскольку мы оказались без паспортов. И теперь вместо планировавшегося возвращения на родину я уехала из Вашингтона в Нью-Йорк вслед за братом, который переехал туда и учился в Бизнес-школе Колумбийского университета. Моя дорогая подруга Лайза Деннисон в то время была председателем американского дома Сотбис, ассистировала Диане Уолдман — шеф-куратору Гуггенхайма. Лайза помогла мне получить работу в отделе развития музея. Со временем я присоединилась к ней в кураторском отделении, где очень многому научилась всего за пару лет. В те годы я работала над потрясающими экспозициями, такими, как выставка Йозефа Бойса. У меня не было разрешения на работу — пришлось работать куратором в инвестиционном банке в качестве штатного сотрудника. При поддержке банка удалось получить рабочую визу и позже — гринкарту.

Я тогда бывала во многих художественных студиях и в итоге решила открыть свою собственную галерею в Нью-Йорке. Это произошло в 1982 году. В моем списке были европейские, американские и латиноамериканские художники. Вскоре включила в него и художников Ближнего Востока. И с тех пор до сегодняшнего дня я представляю художников всего мира, включая ближневосточных, юго-восточных, и моей особой нишей считаю художников из Центральной Азии.

В 1989 году мы с мужем поженились и скоро стали родителями двух сыновей. И я, следуя традициям моих родителей, сделала то же для своих детей, что мама с папой делали для меня: каждый год мы отправлялись в путешествие за границу, чтобы узнавать новые страны. В сезон аукционов брала их с собой в Лондон и Париж. В 2006 в одном из таких путешествий прочитала о том, что состоится открытие музеев и аукционов на Ближнем Востоке, и решила отправиться в Дубай с мальчиками. Здесь я чувствовала себя настолько как дома, что неизбежно влюбилась в эту страну и ее народ. В то же самое время открылись ярмарки Арт Дубай и Абу-Даби Арт. Я подала заявки на участие в обеих и стала ездить в Эмираты два раза в год, чтобы участвовать в них. Влюбилась в страны Залива, стала работать с художниками из этого региона.

Примерно в то же время многие из моих коллекционеров и патронов просили меня открыть галерею и в Дубае тоже. Мой друг Лулу Сабах сказала мне о том, что Абдельмонем бин Эйса Алсеркал занимается развитием коммуны галеристов, художников, дизайнеров и архитекторов, которая находится в районе Аль-Куоз в Дубае. Там я и открыла в скором времени свою галерею. В ноябре исполнится девять лет, как ОАЭ стал домом, в котором я живу и испытываю удовольствие от каждой секунды, что пребываю на Ближнем Востоке. Теперь у меня здесь прекрасные друзья, бизнес-партнеры и большая коллекционная база.

Л. П.: Было ли у вас такое ощущение, что ваша миссия состоит в том, чтобы открыть Азии окно в Европу и Америку?

Л. Х.: Несмотря на то, что мой дом находится в Америке, мое сердце всегда оставалось на Ближнем Востоке, где я выросла и по которому я так сильно скучала. Поэтому помимо организации выставок американских и европейских художников, я начала поиск художников из Ближнего Востока, Арабского мира, Индии, Пакистана, Ливана, Бахрейна и особенно Ирана. Сказать по правде, я была первой, кто организовал полномасштабную выставку художников из этих регионов в Америке, соединив восточную культуру с западной. Поначалу было трудно, потому что никто не хотел покупать что-то, доселе невиданное, пока интернет не изменил все. Постепенно западные музеи становились все более заинтересованными в ближневосточном искусстве. Горжусь тем, что мне довелось разместить многие работы ближневосточных художников в музеях всего мира. Ближневосточное искусство заявило о себе как о глобальном феномене, и здесь немалую роль сыграли культурные события, музеи и выставки: открытие Лувра в Абу-Даби, Музея будущего в Дубае, скорое открытие музея Гуггенхейма, музея Шейха Заида, Художественного музея в Шардже, Биеннале в Шардже, Музей исламского искусства в Дохе, Национальный музей в Катаре, Матхаф: Арабский музей современного искусства в Катаре, Сотбис и Кристис в Дубае.

Л. П. Что вы можете сказать о людях в ОАЭ? Отличаются ли они от других наций, с которыми вы знакомы?

Л. Х.: ОАЭ — удивительная страна. Здесь мой дом, потому что я люблю местных жителей, которые так гостеприимны, образованны и дальновидны! Как женщина, я больше всего чувствую свою силу именно здесь. Мир искусства здесь возглавляют одаренные женщины в отличие от Запада, где большая часть директоров музеев, галеристов, кураторов и известных художников — мужчины. ОАЭ очень преданны идее помощи женщинам в том, чтобы они становились успешными и процветающими не только в искусстве, но и в любой другой области.

В ОАЭ есть прекрасная инфраструктура для художников в целом, но для художниц это рай. Это действительно территория больших возможностей для женщин в искусстве, чтобы великолепно процветать в 21 веке.

Очень жаль, что западная культура часто видит ближневосточных женщин как угнетенный класс. В реальности все в точности наоборот. Степень уважения и свободы, предоставленная здесь женщинам, доказывает, что этот регион гораздо более дальновиден, чем Запад.

Л. П.: Какие три черты характера описывают вас точнее всего?

Л. Х.: Наиважнейшей для меня является верность. Во-вторых, способна выживать и никогда не сдаюсь, пока не преуспею в своих начинаниях.

Моя способность выживать при поражении восходит к воспитанию в семье. Пройдя через Русскую Революцию, отец научил нас никогда не быть побежденными. Он часто говорил: «Мы ничего не знаем про завтрашний день. Правительство может поменяться, может случиться что угодно, но вы всегда должны быть сильными, продолжать учиться и не забывать о рабочей этике». Даже вторая пережитая им революция — в Иране — не сломила его. Потеряв все, отец начал с нуля в Америке и не позволил нам пасть духом или потерять верю в будущее, несмотря на то что это был немалый удар для нашей семьи.

Третья черта характера, которой я очень дорожу, — никогда не держу зла и не завидую. Всегда молюсь о том, чтобы все были счастливы. Мне нравится радовать других и быть уверенной, что всем вокруг меня хорошо. Не люблю делиться с кем-то моментами страданий и боли, их я прячу поглубже в сердце.

А еще ненавижу высокомерие, травлю и злобу.

Л. П.: Есть ли у вас кредо?

Л. Х.: Мне нравится цитата Рупи Каура: «То, как ты любишь себя, учит других любить тебя».

И еще одна прекрасная — Стива Мароболи: «Плачь. Прощай. Учись. Двигайся вперед. Позволь слезам стать водой, которая напоит семена будущего счастья».

Вот эти два высказывания говорят обо мне больше, чем тысяча слов.