Почему иногда сделать выбор так трудно, что даже кажется — выбора нет, это иллюзия, обман? Каждый из нас, наверняка, пробовал прыгнуть с трамплина или со скалы и помнит, как бьется сердце перед прыжком, как мы завидуем тем, кто уже решился его сделать. Кто тот внутренний ребенок, который всю жизнь боится в нас, чем обусловлен и как объясняется его страх, — рассуждает наш постоянный колумнист, российский публицист Станислав Белковский.

Каждый выбирает по себе

Женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку —

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает для себя

Слово для любви и для молитвы.

Шпагу для дуэли, меч для битвы

Каждый выбирает для себя.

(с) Юрий Левитанский

Есть вещи, сущности и субъекты, для человека действительно страшные. Например, темная-темная комната, каннибал Доктор Лектор, вампир граф Дракула — ненужное подчеркнуть. Но особенно страшное — это выбор.

Как известно, есть только миг между прошлым и будущим. 
И этот миг сопряжен с регулярным переживанием ситуации выбора. Для простоты дальнейшего обсуждения приведем наше местное определение выбора: волевое предпочтение одного из возможных жизненных вариантов. Немного коряво, но по смыслу, как нам представляется, — верно.

До появления на свет у человека нет выбора. Сначала меня вообще не существует во плоти. Решение о моем зарождении принимают другие, со мною еще не знакомые. Потом я в утробе матери и все волевые предпочтения исходят от нее. Дальше я выхожу из гиперуютного материнского чрева во враждебный внешний мир — и с этого момента на меня сваливается космическая ответственность. Как справедливо заметил Юрий Олеша, возможно, страх смерти есть продолжение и отражение страха рождения. Не случайно многие люди начинают реально хворать в преддверии собственного дня рождения: это бессознательное воспоминание об ужасе начала физической жизни, входа в эпоху самостоятельного принятия решений.

Выбор — проекция свободы воли. Может быть, мой путь целиком предопределен. И непостижим для меня в своей определенности, ибо человеку вредны лишние знания. Но так или иначе — в мириадах ситуаций я должен делать выбор. Даже если за меня уже решено, о чем я не вправе да и не в состоянии догадаться. Ведь всякий человек рождается свободным, и врожденная наша свобода не отчуждаема от физического лица. Что бы мы ни понимали под такими сложными терминами, как «свобода» 
и «физическое лицо».

Пространство выбора ребенка — относительно узкое. Поскольку каждому дитяте полагается титульный взрослый, отвечающий, в конечном счете, за результат младенческого выбора. Отсюда и нарастающая неизбежность детского бунта против взрослого мира.

Номинально взрослому от полной ответственности за волевое предпочтение одного из возможных жизненных вариантов деваться некуда. Потому и хочется оставаться как можно дольше ребенком или своевременно впасть обратно в детство — хотя на сознательном уровне большинство людей это, конечно, отрицает. Очень часто радикальный вопль: «Я сам принимаю решения, и больше никто!» — значит ровно обратное: колоссальную неуверенность в себе, неотчетливое, но неизбежное представление о том, что выбор диктуется кем-то или чем-то другим.

Есть мнение, что наивысшая сладость человеческого бытия — в забвении и молчании. Не помнишь прошлого, которое почти всегда состоит из чего-то горького, и не говоришь, чтобы не совершать невынужденнных ошибок, — и просуществуешь в полной гармонии до ста двадцати и более лет.

Но  не сладок ли и отказ от выбора? Счастье тотального переваливания с больной головы на здоровую?

«Да, я стал бы актером, если б мне не помешала авторитарная мать».

«Мы уехали бы из Советского Союза, но некому было б ухаживать за могилами».

«Я ненавижу профессию врача, но все мои предки были врачами, ничего другого не оставалось».

«Я хотел на ней жениться, но тогда надо было бы разрушить две семьи. Невозможно».

«Я мечтала бы продолжить карьеру, но — дети, их никогда, впрочем, всегда, некуда девать».

 И в каждой ситуации — выбора не было. Один вариант из одного. Какое горе! — утверждаем мы формально. Какое счастье! — говорим мы фактически. Я принял решение, единственное из возможных. Мне не о чем сожалеть и не в чем раскаиваться. Меня не за что и неправильно критиковать. Посмотрел бы я на тебя!

Особенно удобно это выглядит в политике. Какой кайф, у нас в РФ есть только один достоверный президент, и результат всеобщих выборов известен заранее. Мы можем истово любить правителя или, напротив, демонстративно не любить. Но никакой ответственности за невозможность его поменять мы не несем. У нас же отняли выборы! А кто отнял, простите? Не мы ли сами? Нет-нет, что вы. Мы очень стремились к демократии, но вот те злые люди…

Хороший вопрос: почему обитатели РФ в XXI веке так легко расстались со своими гражданско-политическими свободами? Почему не боролись, не возмущались, не возлагали жертвы на алтарь той самой демократии, какую так ждали в конце восьмидесятых и почти дождались?

Хорош и ответ: потому что почти все эти права-свободы мы сознательно не выбирали. Они нам достались бесплатно. Сверху. От Михаила Горбачева и Бориса Ельцина в последние пятнадцать лет XX  века. Подлинной борьбы, с плотской кровью, — не было. А то, что достается бесплатно, никогда по-настоящему не ценится. Бог дал — Бог взял.

Но есть и другое объяснение. В Советском Союзе мы были абсолютными социальными детьми. Никакого политического выбора невозможно было себе представить. Да не только политического.  Я помню колюще-режущий шок, пронзивший меня в парижском супермаркете летом 1990 года, во время первой в моей жизни поездки в «капстрану». Сорок сортов сыра действительно существуют! И как же выбрать один из них, когда денег очень мало, а желание не лохануться — слишком велико?

И вот мы неожиданно ощутили себя в пучине свободы. Где надо все время выбирать, выбирать, выбирать. А зачем оно? Не лучше ли снова ощутить себя ребенком, над которым нависает вечная, неодолимая домомучительница? Нелюбимая за ее невыносимый гнет и обожаемая за даруемое ею право на безответственность.

Известный тезис: страх перед принятием решения хуже самого неправильного решения. Да. Тот, кто боится ответственности, лучше потянет резину до бесконечности. Куда торопиться с выбором? Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра. Отсюда — и отсутствие реформ в современной России и даже надежд на реформы.

Вот почему выбор страшен. Вот поэтому он необходим. И он еще предстоит. И каждому из нас, и всем нам в целокупности.  От свободы не уйдешь — вот где ключевой подвох бытия.

«Восславим, братья, сумерки свободы!»