Стяжательство — грех, соблазн и необходимость в одном флаконе. В конечном итоге нам остается только рассуждать о пределах разумного в вопросах накопления денег, контактов, предметов гардероба и предметов искусства, орудий производства и всего прочего, чем мы обустраиваем жизнь. В этой области родилось даже своего рода высокое искусство стяжания — коллекционирование. Благородное занятие, передаваемое в семьях из поколения в поколение или же практикуемое индивидуально под безобидной на вид маской хобби. В чем польза миру от страсти коллекционеров к собирательству всего на свете разобрался, к всеобщему удовольствию, наш постоянный автор и друг Вадим Ветерков.
В начале семидесятых годов прошлого века Джорджо де Кирико пишет картину «Полуденный соблазн» («Afternoon Lure»). Длинные закатные тени, здание с колоннадой, статуя, две фигуры, поезд, глубокое зеленое небо. Сюжет почти такой же, как и на его более ранней и более известной «Меланхолии», только теперь все персонажи, включая статую, — мужчины, а на «Меланхолии» все были женщинами. Никакого баловства с завинчивающимися в пышные спирали венецианскими облаками, как на «Дворце дожей», или с мерцающими в небесах замками, как на «Орфее». Акт соблазнения, равно как соблазнитель и соблазняемый, отсутствует. Отсутствует даже намек на какой-нибудь процесс, кроме как движение поезда, из трубы которого валит дым. Метафизическая живопись — штука для непосвященных загадочная. В чем же тогда соблазн? Вне мира бесконечных башен, теней и безликих фигур де Кирико остается только соблазн владения его картиной. Сейчас правом быть соблазненным обладает коллекционер и инвестор Давид Нахмад, честь ему и хвала.
Искусство и такие соблазны идут рука об руку. Произведением хочется обладать. Для хорошего коллекционера не так уж важно, что он собирает: растиражирована ли работа тысячами копий, но только ты владеешь оригиналом, или никто, кроме десятка арт-дилеров и историков, никогда не видел произведение, но оно спрятано у тебя, а может, оригинала нет вовсе, и речь идет о чем-то тиражном, может, даже нематериальном. Наборы «Де Агостини», сумки «Биркин», покемоны — все сгодится. Игра в «собери булавки» не хуже поэзии, если верить Бентаму. Но власть вещей над коллекционером искусства еще сильнее.
Далеко ли от этого соблазна до греха? «Идол в мире ничто», «не делай себе кумира» и прочие указания священных текстов четко дают нам понять, что поклонение образам — вещь для человека неполезная. Но искусство создает образы, такова его природа. Собиратель образов сильно напоминает идолопоклонника. Восхищение образами с точки зрения ветхозаветных пророков, как писал Брюс Чатвин, составляет грех оседлости, угрожает искушением более страшным — поклонением плотским радостям городов Древнего Египта, забвением божественного. Создание образов становится знаком появления цивилизации и даже, более того, — способом ее создания, управления ею. Владеющий образом получает свою долю власти над цивилизованным миром.
Может быть, именно поэтому в нашем отечестве так много хороших музеев, хороших критиков, но мало хороших коллекционеров. Искусство находится у нас по преимуществу в руках главного носителя цивилизованности и учредителя порядка на территории — государства. Эта ситуация порождает парадоксы. Ведь выходит, что коллекционер государству пусть и не враг, но коллега, а иногда конкурент. Парадоксально, что, несмотря на мистические предостережения, образы копят влиятельные вроде бы праведники, например, Алипий или Ришелье и старообрядцы-торговцы Третьяковы и Морозовы. Международные финансисты, промышленники, чиновники. Все, у кого есть своя точка зрения на то, как все должно быть устроено. Собрание образов дает коллекционеру символическое право перестраивать мир, ведь он уже из образов сконструировал у себя его альтернативу, дает свободу духа. Для спасения государства Платон изгоняет из своего государства поэтов и художников, а ведь этот грек еще не сталкивался с одержимыми коллекционерами.
Россия — страна, пусть и не предприимчивая, но практичная. В силу у нас верят. Есть известная байка про творог и сыр. Русские не делают всемирно известный сыр, потому что для сыра нужна стабильность — годы вызревания. Но делают хороший творог, которому всего-то и надо, что сутки. Что будет через год, мы не знаем, но, во всяком случае, завтра точно будет творог.
Поэтому коллекционеру нужно свое видение, перспектива развития событий. Он должен быть сильным, а коллекция должна служить знаком этой силы. В этом случае он не беззащитен. Один из самых примечательных исторических примеров успешного коллекционера — история Поджо Браччолини, гуманиста XV века, собирателя античных текстов и коллекционера искусства и папского чиновника. Нам он сейчас известен как изобретатель романского шрифта (создавшего его с друзьями-гуманистами на основе каролингского минускула) и как человек, заново открывший миру «De rerum natura», или «О природе вещей», трактат Тита Лукреция Кара.
Лукреций был последователем Эпикура, мыслителя, основавшего философскую школу, в основе которой было наслаждение жизнью. Сам Эпикур был человеком скромным, любил сыр (совпадение? не думаю) и утверждал, что чувственность и мотовство не имеют к наслаждению никакого отношения (Браччолини был его интуитивным последователем и потому стал отцом двадцати детям, из них лишь шесть были рождены в законном браке). Соблазнительная сама по себе идея морального гедонизма Лукрецием была дополнена еще и довольно стройной моделью устройства вселенной, сильно отличавшейся от установленной средневековыми церковью и светскими властями. Лукреций прославлял любовь, радость жизни, свободу от суеверий, смех. Увлеченные забытыми но страстно желаемыми знаниями античности, итальянские гуманисты носились по средневековым монастырям и руинам в поисках давно утраченных текстов, обломков статуй и прочих вещиц такого рода, собирая их в метаколлекцию критической культурной массы.
К XV веку Европа уже подозревала, что в официально озвучиваемой повестке мироустройства что-то идет не так, и когда Браччолини с другими коллекционерами-гуманистами предъявили ей модель нового мироустройства в виде своей коллекции текстов и предметов, то нанесли европейскому обществу удар такой мощи, что это общество кубарем устремилось к современности. Такова сила предметов искусства мудро собранных воедино и вовремя предъявленных.
У коллекционеров есть и другие полезные свойства. Например, они обменивают предметы из своих коллекций. Делая это, они обеспечивают движение образов и тем самым помогают регионам и сообществам разговаривать друг с другом, снижают напряженность (или наоборот). Вряд ли история знает примеры за границами научной фантастики, когда государства оказывались завоеванными собирателями искусства, но международная война образов ведется постоянно, и коллекционеры не самые слабые в ней бойцы. Алчные и амбициозные, эти люди хотят славы и сокровищ для своих собраний. Они стаями набрасываются на государства, встречая только близорукое сопротивление вялых рук местных министерств культуры, подчиняя и присваивая культуры этих стран. А та страна, которая не хочет заводить своих коллекционеров, будет продавать (дешево) работы своих авторов чужим коллекционерам.
Еще коллекционеры помогают движению капиталов, устраивают вечеринки, украшают своими работами общественные места, иногда эти общественные (вместе с рабочими) места создают и так далее, и так далее…
Поэтому, насколько бы подозрительными ни казались эти странные люди, соблазненные собирательством бесполезных на первый взгляд вещей, лучше всего относиться к ним с уважением. А еще лучше — быть ими.
