Как известно, рукописи не горят. Более того, произведения искусства живут, как и люди: у каждого своя участь. О том, как волею случая переплетаются судьбы людей, инструментов и музыкальных произведений, рассказывает советский и российский альтист, дирижер, педагог, общественный деятель Юрий Башмет.
На поверхности может казаться, что случай играет большую роль в судьбе человека. Но если смотреть глубже, то никакого случая нет: все уже заранее расписано и предопределено. Череда событий выстраивается звеньями одной цепи, а жизнь дальновиднее, чем любые фантазии. Мы можем намечтать себе что‑то, но жизнь предложит нам тысячу первый вариант, совершенно невероятный. И в этой матрице случай — лишь элемент, из которых она состоит. Природа не допускает нас к этой программе, но мы можем догадываться о ее существовании в моменты, когда видим вещие сны, в которых мы проскакиваем в мир, где время относительно. Мне часто в юности снились сны о том, что возвращаюсь, прославившись и добившись успеха, почему‑то на черной 24‑й «Волге». Опущено стекло, я в белой рубашке, выставив локоть в окно, въезжаю во Львов. Откуда‑то я знал, что так будет.
Но в момент перехода от скрипки к альту в седьмом, конкурсном, классе меня совершенно не интересовало все это. Главной в моей жизни была гитара, моя группа и The Beatles. Мама и папа не были музыкантами, и для них было важно, чтобы я не бросил музыкальную школу. Делать этого я и не собирался, потому что мне это помогало: я был единственным грамотным гитаристом в городе. Все играли на гитаре, но по слуху. Я же знал сольфеджио, ноты, ритм.
Потом встал вопрос о том, чем жить внутренне. Я был увлечен группой и гитарой, но наступило тупиковое состояние. Не был готов принять всей душой Джими Хендрикса, оценил его уже позже. Зато мне понравился американский джаз-рок — группы Blood, Sweat & Tears, Chicago. Попытка сделать что‑то подобное не очень удалась: не было инструментов, школы духовых, традиций — во Львове не было советского джаза, который был в Москве. И в этот момент был объявлен конкурс для старшеклассников и училищ в Киеве, посвященный столетию со дня рождения Ленина. У меня появилась цель.
В Советском Союзе одесская, харьковская и донецкая школы и консерватории были очень высокого уровня. Всеукраинский конкурс — мощнейшая площадка в Советском Союзе. Быстро выучил программу и стал экспериментировать, готовясь. Именно тогда начало складываться понимание, что импровизация в классической музыке на порядок выше, чем в какой‑либо другой: есть ноты, а уж как ты их сложишь, какой смысл захочешь туда внести, решаешь сам. Не обошлось тогда без казусов. На конкурс приехали скрипачи, виолончелисты, пианисты, но альт был один! В итоге я играл со скрипачами, и получил самый высокий балл — анекдот, как выразился председатель комиссии: альтист играет со скрипачами и побеждает в конкурсе.
После этого появилась новая цель — Московская консерватория. Мама мечтала: «Окончишь консерваторию, будешь играть в хорошем оркестре». «Нет, с оркестром», — ответил тогда я. Мы с группой были известны в городе, зарабатывали, я выступал с гитарой вопреки маминой воле. Приходилось скрывать заработки на вечеринках. В какой‑то момент я не выдержал, потому что мама искала рубль, чтобы дать мне с собой в школу, тогда как у меня было 360 — по тем временам большая сумма. Пришлось признаться, но новость была воспринята прекрасно, ведь для поступления в Московскую консерваторию можно было нанять преподавателей по гармонии и прочим сопутствующим музыкальным предметам.
Приехав в Москву, сыграл на первом экзамене по специальности. Заведующий кафедрой Владимир Васильевич Борисовский, основоположник советской альтовой школы, вышел и сказал: «Поздравляю с поступлением в Московскую консерваторию». «Есть другие экзамены, я готов, кроме, может быть, сочинения и истории КПСС», — ответил я. «Повторяю: поздравляю с поступлением», — ответил Борисовский. На сочинении я написал: «Ленин жив, Ленин жил, Ленин будет жить — так сказал писатель Максим Горький», — и неожиданно получил четверку с минусом. Так вождь Октябрьской революции снова сыграл в моей жизни интересную роль.
Случай и музыка свели меня с прекрасными друзьями среди коллег. Был такой известный в нашей среде настройщик Большого зала консерватории — Багено. Мне, тогда молодому солисту филармонии, предложили сыграть грустную музыку во время панихиды по нему. Он настраивал Рихтеру дома рояль, поэтому там после меня выступал и Рихтер. Я стоял за колонной и слушал его, потом играл кто‑то еще, и вдруг за моей спиной раздается голос маэстро. Он похвалил меня за исполнение мелодии Йохана Бенды и сказал, чтобы я обязательно позвонил Нине Львовне. Эту пьесу мало кто знает. Я до этого случайно купил ноты, увидев их в витрине во время прогулки под дождем в Амстердаме. Узнал их, вспомнив из репертуара перепевших это произведение Swingle Singers. Потом была первая репетиция: я позвонил Нине Львовне и приехал к ним с нотами Шостаковича. Рихтер в моей жизни — отдельная книга. С ним было невероятно интересно, а поначалу даже страшновато: он же был великим маэстро, в то время как я был студентом.
Мы все время пробуем что‑то новое в нашей творческой лаборатории. На фестивале в Сочи много мировых премьер, там заключаются соглашения с авторами произведений, какие‑то проекты существуют долго, другие — один день. С Константином Хабенским в Сочи у нас родился спектакль «Не покидай свою планету» по мотивам «Маленького принца» Сент-Экзюпери. Вот уже три года его продает сарафанное радио. Зал заполнен — аншлаг за аншлагом. Спектакль стал визитной карточкой фестиваля в Сочи, он открывает это событие каждый год. Мы его возили и в другие города, везде был успех. С Костей нас связывает дружба, построенная на импровизации: нет ничего интереснее, чем предвкушать, какую паузу он сделает на этот раз, какой смысл вложит в уже наигранную вещь. Каждый раз иду с большим подъемом на этот спектакль. Играем по контрасту или, наоборот, вписываемся в его видение, то же делает и он сам. Между музыкантами, актерами — творческими людьми — дружба вряд ли может иметь другое, более бытовое прочтение.
Однажды мне довелось встретиться с императрицей Японии, матерью сегодняшнего императора. Меня пригласили приехать с инструментом на ужин. «Мы могли бы с вами сыграть «Лебедя» Камиля Сен-Санса?» — спросила хозяйка дома. Я ответил, что произведение играется на виолончели, нужны ноты. «Мой сын играет на альте, я попросила его — ноты есть», — ответила императрица, открыла шкаф, достала ноты, пульт. У меня забилось сердце от волнения: важно, как сыграет она, да и я сам не играл этого ранее. Пока она играла первый такт, вдруг подумалось, что так мало значения имеет, кто мы по положению, музыка объединяет и делает ее адептов друзьями. Все прошло прекрасно, императрица прекрасно реагировала на изменения в гармонии, громкости как аккомпаниатор, следуя задаваемым мною импровизациям. Ей было 64 года, и она была совершенно очаровательна. Рассказывала за ужином обо всем: о цветах, еде.
Однажды меня пронзила мысль о том, что, возможно, все так складывалось с теми, с кем приходилось играть, потому что я со своим альтом был в единственном числе. Дружба проистекала из творческого союза. Я не соревнуюсь ни с Третьяковым, ни со Спиваковым. Когда сценический, пусть даже соревновательный, огонь совпадает, играешь лучше, чем можешь даже ожидать от себя. Есть запись, где мы играем в Зальцбурге Шнитке с Гергиевым — мы выложились там оба, подача материала была очень сильной. Совместный проект с талантливейшей Дианой Арбениной тоже принес немало приятных мгновений. В любом жанре талант для меня — это уже пропуск к дружбе и рождению чего‑то нового и мощного. С Ростроповичем всегда был полет и радость: это был человек-антискука, не мог не придумывать, не фантазировать, сидеть на месте. К сожалению, давно ушел мой очень близкий друг — Олег Каган. С ним мы много играли Моцарта. Был большой период со Спиваковым, пару лет назад снова сыграли после перерыва.
С Рихтером были совместные гастроли: мы ехали, я был за рулем, потом отель, ужин, концерт. Те грустные ноты Йохана Бенды, сделавшие нас друзьями, мне пришлось играть еще несколько раз в моей жизни. Пьеса очень нравилась Ростроповичу. Я играл ее, когда его не стало. В Давосе меня попросил сыграть ее Клинтон — они стояли и слушали с нашим президентом. Когда из жизни ушел Ельцин, я был на гастролях. Мне сообщили об этом во время концерта, я объявил эту пьесу, и весь зал встал. Судьбы людей и музыкальных произведений похожи тем, что и у тех и у других есть жизнь, в которой случай становится судьбой. Чем‑то, что, я верю, предначертано нам где‑то, где пишут партитуры для наших концертов и жизни.
