Есть притча-загадка о путешественнике, который упал со скалы: наверху его ждали тигры-людоеды, а внизу — острые камни; он умудрился уцепиться за что-то и висел над пропастью. Перед самым его лицом  казался кустик спелой земляники, а сверху и снизу — верная смерть. Как решить дилемму? Ответ — есть землянику. О том, что понимаешь по ту сторону свободы, об относительности привычных ценностей и о том, как «чудесно пылает жизнь в иные часы», Игорь Абакумов, «мистер Полтора Процента», знающий вкус «земляники» над пропастью.

Порой один случай, произошедший с человеком, может изменить его взгляд как на жизнь, так и на ее ценности.

Это случилось в 1993-м году. Волей судьбы, вернее, в результате рокового стечения обстоятельств я попал в федеральную тюрьму США. Попал по очень серьезному обвинению. Срок, который мне причитался, казался бредом в квадрате. Два пожизненных! Дальше было как в кино, сценарий которого писала жизнь: Airlift (воздушная перевозка), пересыльная тюрьма Эльрино в штате Оклахома.

Я — в оранжевой тюремной робе в группе заключенных перед входом в предзонник. Рядом Джанни Би Гуд, мой Вергилий, с которым познакомился во время этапа из L. A. Сорок семь лет он ходит по этим кругам тюремного ада: еще с Аль Капоне в Алькатрасе сидел.

— Русский, вот здесь будет супер, здесь мы отдохнем. Это как пионерский лагерь. Я не шучу. Здесь есть «рэк»: можно погулять или покачаться в свободное время.

«Свободное время» в несвободном месте звучало странновато, впрочем, как и все в этой тюремной стране Зазеркалья, где как время, так и система ценностей были совершенно другими в сравнении с жизнью по ту сторону острога.

Например, уйма времени уходит на процедуру расконвоирования, когда ты сдаешь наручники и цепи, которыми был зафиксирован в течение этапа. Заключенный закован в наручники, на руках и ногах цепи, идущие к поясу, на котором тоже есть цепь. Все это «хозяйство» числится на балансе той тюрьмы, из которой заключенный отправляется по этапу.

По прибытии в другую тюрьму все это отправляется назад. Новая тюрьма выдает заключенным свою «экипировку» и точно так же возвращает ее, если отправляет их другим этапом. Вот такой цепеворот, выматывающий не только тело, но и душу.

Мне было грустно, Джанни почти весело.

— Оптимист ты, однако, Джанни.

— Ты тоже им станешь. Поверь, при таком сроке тяжело только первые десять лет. А потом все меняется. Сначала ты думаешь, что это не твое место, что так быть не может, что твое место там, на свободе! А потом отчетливо начинаешь осознавать, что это там тебе нет места, а здесь — твой мир. Что он и есть реальность, а то, что по ту сторону, — это мираж.

По моим глазам он понял, что я не верю.

— Ты, верно, думаешь: этот старик спятил, со мной так не будет. Будет! Я просто уже столько раз это видел за сорок семь лет. Мальчик, ты, наверное, не совсем еще понимаешь куда попал. Тебе же федералы предлагали сделку? Надо было соглашаться.

— С какой стати? Я ничего не сделал. И тем более не собираюсь говорить ничего о людях, которых они хотят примазать к этому делу. Это бред!

— Открою тебе секрет. Здесь все ни за что сидят. Существует статистика: из ста арестованных до суда выходят только полтора процента. Если ты выйдешь до суда, то будешь первым на моем веку, у кого это получилось, и я буду звать тебя «мистер Полтора Процента».

— Договорились.

В тот момент мимо нас на носилках тюремные охранники пронесли два трупа заключенных. Я почти услышал погребальный звон, ставящий беспощадную точку в нашем разговоре. Я повернулся к Джанни:

— Ничего себе «пионерский лагерь»!

— Иногда говно случается, — философски хмыкнул он мне в ответ.

— А почему в наручниках, они ведь уже мертвые?

— Если у тебя пожизненное и выше, то хоронят в наручниках на руках и на ногах. Этим самым система как бы говорит: «И после смерти ты никуда не денешься. Мы не сохраняем тело, мы соблюдаем закон». Так что подумай, русский, если проиграешь дело, они сделают все, чтобы ты получил по максимуму. Тогда уже поздно будет. А если ты сядешь на два пожизненных, как ты думаешь, когда о тебе все забудут? Друзья, знакомые, твоя девушка? У тебя есть семья?

— Только мать.

— О тебе будет помнить только твоя мать, которой, кроме страданий, эта память ничего не принесет. А когда ты умрешь, тебя закопают на тюремном кладбище в наручниках на руках и ногах. Ну ладно, хватит о грустном. Начали запускать в тюрьму. Сейчас пойду заработаю денег.

— Как это?

— Видишь ли, я здесь был уже раз 100, поэтому знаю всех старожилов. В столовой на раздаче работает родной брат Джона Гатти. Он мой кореш. Главное, чтобы жив был.

Когда мы вошли в столовую, зек на раздаче заорал во все горло:

— Джанни, братан! Ты живой? Рад тебя видеть!

Это же Джанни-Бродяга! Он, мать его, легенда, с Аль Капоне в Алькатрасе сидел!

Люди одобрительно загудели:

— Привет, Джанни.

Толпа, которая зашла с нами с этапа в столовую, тоже была удивлена. За месяц совместных перелетов они не могли и предположить, что этот крепкий поджарый зек непонятного возраста — живая легенда! Джанни же о чем-то оживленно говорил с братом Джона Гатти. После ужина, приоткрыв куртку, он сказал: «Ну что, русский, теперь мы богаты!» Под курткой у него находилась пластиковая двухлитровая фляга с кофейным суслом. Этот «кофе» напоминал солярку по вкусу, но это была тюремная валюта. За нее мы получали сигареты, фрукты, печенье, сладости и даже апельсиновую брагу, которую мексы делали из апельсинов. Жидкие деньги творили чудеса!

Вот ведь как бывает! Казалось бы, черная вода, к которой в обычной жизни никогда даже не прикоснулся бы, там казалась мне невероятной роскошью. Обладание этим пойлом ставило в привилегированное положение, будто открылся счет в банке тюремного Зазеркалья.

Пролетело с той поры много лет. Пройдя девять месяцев тюремных кругов, я все-таки услышал в свой адрес слова Джанни Би Гуда «мистер Полтора Процента», когда выходил из тюрьмы в Джексонвиле. До суда, положив на лопатки эту чертову систему, доказав свою невиновность.

И теперь, сидя на веранде своего любимого дома с видом на безупречный, ухоженный сад, я часто вспоминаю, с каким наслаждением в пересыльной тюрьме в Эльрино ночью после отбоя выкурил первую сигарету с чашечкой кофе, глядя через решетку своей камеры на огромные мрачные окна острога, который был построен в 1936 году. И не было ничего вкуснее этого кофе, больше похожего на солярку, и этой сигареты. И не было ничего ценнее тех «денег», на которые можно было купить то, что было пропитано ароматом свободы. Как и ощущения счастья жизни, что была по ту сторону несвободы. Потому что, только потеряв, начинаешь по-настоящему ценить то, что имел.

— А вообще, русский, попробуй: ведь человек проигрывает только тогда, когда сдается.

Как же она была кстати, эта фраза Джанни! Я попробовал — и у меня получилось. Как и получилось не забыть ту самую дорогую чашку кофе.