Дионис, известный также как Вакх, греко-римский бог вина, виноделия и пьянства, прошел удивительный путь в искусстве и культуре Нового времени. Сергей Ходнев объясняет, что сначала его сделали символом беззаботного гедонизма, затем — человеческой слабости, но в конечном итоге пытались увидеть в нем залог счастливого массового единения.

Шумство — это старинное слово, которое в словарях обычно трактуется как синоним пьянства. Однако интуитивно понятно, что «шумство» — это не просто укромное злоупотребление, а состояние, когда человек пьет основательно, истово, возможно, даже не один день, и теряет память о себе. Он теряет все мыслимые приличия, шумит, безобразничает, буйствует. Это слово сочетает в себе смешное, дискомфортное и грозное.

Конечно, можно описать это и более развернуто. Например, византийский анонимный хронист X века, известный как Продолжатель Феофана, пишет о красочной истории императора Михаила III, Михаила Пьяницы, полную крови, раблезианства и разврата. Летописец диагностирует, что царь пил для веселья, развлечения, снятия стресса, но совершенно не контролировал себя и буйствовал в пьяном угаре.

Однако, как торжественно это звучит у Продолжателя Феофана: «В пьянстве он черпал не только негу, кротость, мягкость, свободу, слабость и мятежность, которые дарует радость Дионис, но и, как в сыроядном этом боге, было в нем нечто от эриний и титанов, и нередко его всенощные комедии кончались трагедиями несчастий».

Для литературной традиции амбивалентность Вакха-Бахуса-Диониса — это обычное явление, общее место любой классически образованной речи о винопитии. Но в изобразительном искусстве с этим образом обращались очень причудливым образом.

Средневековое западное искусство вообще избегало изображения Вакха. Других богов иногда показывали, но Вакха — нет. Только в XIV веке появляются единичные случаи в книжной миниатюре, но контекст очень характерен. Это были иллюстрации к «Нравоучительному Овидию», где бог вина демонстрирует свою «нечто от эриний и титанов» — в «Нравоучительном Овидии» рассказывается жуткая история фиванской царевны Агавы, которая отказалась почитать Диониса за божество.

Однако в XV веке все резко меняется. Лоренцо Медичи сочиняет программную песню о Вакхе и Ариадне. Его наставник, Марсилио Фичино, восхваляет Вакха как дарителя неистовства, но неистовства глубоко окультуренного, вежественного, творческого. История Агавы и Пенфея забыта, обузданный Дионис превращен в симпатичный, уютный и вездесущий образ.

В изобразительном искусстве вакханалии иногда изображали без Вакха — античная нагота, скульптурные позы, танцевальная грация, менады, сатиры. Но все это — те самые «нега, кротость, мягкость, свобода, слабость и мятежность», за которыми нет никаких пугающих бездн. В типичном «Триумфе Вакха» иконография была стройнее, а мятежность — менее очевидна; роли в шествии аккуратно распределены, всякая толика безобразия неумолимо уравновешена благородством композиции.

Эта пригожая схема оказалась невероятно прочной. Да, в барочной живописи возникло много того, что ее как будто бы деконструировало. Гвидо Рени пишет Бахуса не юношей, а жирным раскрасневшимся младенцем, который жадно хлещет вино и тут же писает. Толстым опустившимся забулдыгой традиционно изображали Силена, но теперь, например, у Рубенса это сам Вакх появляется в облике немолодого грузного пьяницы с мутным взором.

Однако потом все эти эксцессы все равно извели. Если в XVIII веке нужно было нравоучительно высказаться об алкогольных напитках, то высказывались уже без всякого античного флера, напрямик. А Вакх, менады, леопарды — это в академической живописи по-прежнему живет себе на старинный лад. Так что, когда во второй половине XIX века выдыхается сам импульс большой академической традиции, кажется, будто и дионисическая тема, полученная в наследство от Возрождения, тоже обречена выдохнуться.

Именно во второй половине XIX века, во времена Вагнера и Ницше, Дионис начинает постепенно превращаться в важнейшего культурного героя. О вине и пьянстве, впрочем, уже никто и не говорит, на повестке дня совсем другое. Классическая филология стала заново препарировать незаезженные и знакомые грани Вакхова образа, и вот эти ученые радости внезапно показались общественно важным предметом.

В результате возникла знаменитая греза о культе Диониса как «эллинской религии страдающего бога» — не то провозвестии христианства, не то альтернативе ему, тут были разные воззрения, но в любом случае такой вещи, которая необходима Европе fin de siecle. Не как новая религия, разумеется, но как сам принцип. Вот греки нашли способ объединять массы в спазме самозабвения, значит, и нам нужно найти такое творческое, мистическое и социальное «священное безумие», которое бы снимало все культурные и политические противоречия.

Что далеко ходить — родом из этого символистского дионисийства и дискуссии на «Башне» Вячеслава Иванова, и «мистический анархизм» Георгия Чулкова, и знаменитая статья в журнале «Аполлон» Иннокентия Анненского «О современном лиризме». Дальнейшая история ХХ века показала, что массовое самозабвенное безумие — вещь реальная, что вино здесь действительно ни при чем, и без вина получается с уровня свободы, слабости и мятежности добраться до чудовищных высот «эриний и титанов». Но, увы, вместо счастливого экстаза получается чаще всего зловещее шумство и «трагедии несчастий».