Летописец от журналистики живет историей страны, сохраняя нить, связывающую огромный СОЮЗ и совсем другую Россию. Собранные им материалы создают ощущение полифонического всевременного пространства, где есть место родному Русскому Северу, любимому со времен студенчества Питеру и Грузии с оранжевыми винами. Журналист и телеведущий Леонид Парфенов поделился с The World Bridge историями о любимых городах и странах, вине и России.
Моя родина — Русский Север. Есть такое даже не географическое, а цивилизационное понятие. Это земли бывшего Новгородского княжества, и та часть Вологодской области, в которой я родился, до революции входила в Новгородскую губернию. Там всё иначе — природа, архитектура, обычаи, диалект, стандарты поведения, дистанция при общении и прочее, — чем в Центральной, а тем более в Южной России. Я рос в деревне Улома Коротовского района Череповецкого сельсовета Вологодской области (конец адреса) — понятно, что финское название, как и большинство тамошних топонимов, maa по-фински — «земля». В Вологодской области есть еще райцентр Тотьма. «Затерялась Русь в мордве и чуди» — это у Есенина про финно-угров. И для меня всегда именно эта Россия — настоящая. Я бываю на родине раз в два-три месяца и стараюсь каждый год съездить в Кирилло-Белозерский и Ферапонтов монастыри — главные и самые цельные творения нашего Севера.
Я учился в тогдашнем Ленинграде, и, конечно, Петербург для меня — особое место. Как тоже столица — двустоличие России, мне кажется, у нас недооценено. А Петербург, кроме великого наследия, которое тоже совсем особое, генерирует другие современные смыслы и тренды, чем Москва. Это же главная функция столицы, считаю. Больше 30 лет живя в Москве, я уже и без нее себя не представляю: здесь дела, проекты, дом, круг постоянного общения. Еще бы отметил разную «Чухонь» — так я называю северные страны, из них мне особенно милы Эстония и Дания. Они примеры трудного счастья во вроде скудных местах — чего я очень желаю своей родине. А Грузия и Франция — это праздник, который всегда с тобой, — как назвал французскую столицу классик. Все эти страны и города — места моей силы.
Студенчество — это важнейшая часть жизни, ее старт. Я убежден, что нельзя быть студентом там, где живут родители. Надо уезжать, должна быть общага. Москва вообще не приспособлена для студенчества: столько клубов вокруг. Не в мегаполисах должны находиться студенческие центры. И вот какая тут вышла компенсаторика. Сам я окончил орденов Ленина и Трудового Красного Знамени Ленинградский университет имени Жданова, уже по названию понятно, что это за советское высшее гуманитарное образование: научный коммунизм, история КПСС, теория и практика советской журналистики, марксистско-ленинское учение о печати — сплошные лженауки. Поэтому хотелось, чтоб сын и дочь учились за границей — мировое образование, самостоятельная жизнь и чтоб не делили мир на Россию и заграницу. Дети давно выучились и вернулись в Москву, а чувство единства мира, надеюсь, сохранили.
В сегодняшней нашей жизни мне больше всего нравится возможность инициативы. В тех сферах жизни, где в России нет или почти нет государства, люди действуют очень предприимчиво, изобретательно, достигают быстрого прогресса. Почти все сферы досуга — от кофеен и ресторанов до шоу-бизнеса и кинопроката — давно устроены самими людьми по мировым стандартам. Тут мы просто другая страна в сравнении с СССР. Зато в казенной жизни полно советских пережитков, сохраняемых как наши якобы устои и традиции. С чего решили, что устои — в государстве? В Уломе в артели, где работал мой прадед, было четыре кузницы и скобяная лавка. У меня есть их брошюрка-каталог. Вот такой малый и средний бизнес без всякой поддержки и трансфертов. Были у всех многодетные семьи без социального обеспечения. И они жили, надеясь только на себя. С обозами ездили, продавая свои скобяные изделия в Петербург и Москву. И черта лысого не боялись, была предприимчивость и инициатива. А теперь никто оттуда никуда не ездит и не думает, что у них может быть что-то, что можно вывезти в Москву. Это за годы монопольного госсектора случилось: утрачена способность исконной территории кормить себя.
Я езжу все время в одни и те же места: на родину — в Вологодскую область, в Петербург, в Грузию и во Францию. До пандемии ковида я в Грузию летал как в Петербург: четыре раза в год. Это части жизни, без которых она уже не полна. Есть места, куда можно съездить один раз, есть — в которые два, а есть такие, куда не наездишься. Можно много рассуждать про историко-культурное наследие Грузии, про то, какие там люди и как они поют. У нас в съемочной группе есть понятие «уровень хачапурности в крови», введенное режиссером Сергеем Нурмамедом. Оно про жизнелюбие вообще и гастрономию в частности. В советское время грузинская кухня была единственным доступным осколком средиземноморской. Но вот рухнул железный занавес, и доступно теперь все Средиземноморье. И что, хачапури проиграли конкуренцию пицце? Аджарские супротив Quatro Fromaggi, например? Да нет, нам дороги оба шедевра.
Моя любовь к вину началась в Питере 44 года назад. Я поселился в общаге с болгарами, в результате миновав и водку, и портвейн. Работал потом в советских редакциях, где все квасили, порой с трех часов дня человека трезвого нельзя было найти. И вот пили там по 4,70 р. водку «андроповку», а я себе брал болгарское каберне. Вино за ужином с дружеским общением — моя потребность.
Почему именно вино? Как говорится, во-первых, это красиво: вино — источник наслаждения. Хватило бы и одного этого. Но есть много еще всяких «во-вторых». Это самый высокий продукт агрокультуры, и лучшее вино — это то, что называется «соль земли». Вот у нас такая почва, климат, сорт лозы, вот такие традиции производства и потребления, вот такая кухня. Поэтому вот такое вино — оно вам обо всем этом скажет. А еще это часть застолья, дружеского общения, то, чем хочется угостить. А еще это твой опыт общения с напитком, разных проб при разных обстоятельствах. Вино — продукт ситуационный. Какое было розе с сырыми сифудами на террасе у моря, а какое бароло под печенку на гриле сырым осенним вечером — эти впечатления со временем составляют часть жизни. Одну из лучших причем.
Бум оранжевого вина, оно же янтарное, — amber wine — произошел в мире уже в 2010-х. Это было явно связано с поворотом к натуральным продуктам и культурой гастропабов — небольших заведений с авторской кухней. А когда еда особенная, то и вино к ней нестандартное. Выдержка в амфорах на мезге — на кожице и косточках — оказалась возвращением к античному завету, к изначальному вкусу вина. Грузия тут главная хранительница традиций. Йошко Гравнер, самый реномированный мировой производитель оранжевого из итальянской области Фриули, прямо говорит: наша Мекка. Он, кстати, квеври-амфоры возит к себе из Грузии, как и много кто в Европе еще, хотя там уже возобновлено и свое производство этих огромных сосудов, в Испании прежде всего.
Грузия еще и исключительно богата местными сортами лозы, каких нигде больше нет. Поэтому выдержанные до «оранжевости» в квеври белые сорта мцване, киси, крахуна, чинури и другие вносят свой неповторимый вклад в общую картину винного мира и снова подтверждают его неисчерпаемость. А чего стоит загадочный сорт читиствала — нежный, деликатный, с легкими нотами ананаса! Я его впервые распробовал в хозяйстве одного из героев нашего фильма Кахи Чотиашвили пять лет назад и это свое изумление помню до сих пор. Очень заслуженное признание — ЮНЕСКО внесло грузинское виноделие в квеври в свой свод культурного наследия человечества. Само такое решение показывает: вино — это целый мир.
