Может ли историческая наука быть объективной? Сколько эпох должно смениться, чтобы она из поля для тенденциозных интерпретаций превратилась в знание, способное объяснить многие события, факты и, быть может, предотвратить ошибки человеческого общества в будущем? Об истинных, самобытных, романтических и бытовых историках и их подчас трагических судьбах, сплетенных с потрясениями времени, в которое они жили, рассказывает доктор исторических наук, профессор кафедры истории России РУДН Дмитрий Егорович Слизовский.

История в незавершенной бесконечности понималась изначально учительницей жизни. С этим мало кто спорил. Удивительно другое. Оказывается, достаточно было верить, не только знать, что история — учительница жизни (historia est magistra vitae), чтобы она выполняла свою функцию — быть и оставаться исследованием. Быть исследованием, и не только прошлого. Ни одно понятие не может столь полно выразить значение истории, кроме слова «исследование». Историк об истории может говорить, что история совершенна только как исследование. Такими бесконечно возвышенными в своей дерзости словами хотелось бы показать идеальное понимание значения истории. И получить признание такого толкования. Чего добиться, увы, крайне сложно, если вообще возможно. Или...

На пути развития исторического исследования всегда будет оставаться проблема объективной интерпретации исторического факта, на чем, собственно, только и может строиться это самое исследование. Тут мне ближе пессимистический взгляд на возможность объективной истории известного зарубежного ученого Поля Рикёра, представленный им в книге «История и истина» со ссылкой на «Апологию истории» Марка Блока, тоже авторитетнейшего историка. Каким это ни покажется кощунственным, но в познании исторической истины и смысла любого исторического факта приходится считаться лишь с ремеслом историка, занятого от этапа к этапу в познании исторической истины самосозиданием объективности. 

Если все же несколько упростить ситуацию без экивоков в сторону объективности или субъективности истории, комфортно и естественно, — это не преувеличение, для всякого разумного и любопытного человека просто и естественно находиться в какой-то тесной связи с бесконечным прошлым.

Об этом, на наш взгляд, сказано в поэтических строках Сергея Шишкина:

«Наше прошлое нас поцелуями лечит,

Всё прощает, всё помнит и, помня, молчит.

Назначать не спешит год и место для встречи,

И, прощаясь как будто, уходить не спешит.

…Наше прошлое с нами…»

Другое дело — увлеченность историей. Только самые любопытные из погруженных в этот процесс обычно становятся профессиональными историками. И это тогда, когда миллионы, если не миллиарды граждан мира, пользуясь современными техническими средствами, стали бытовыми историками, будучи рассказчиками и трансляторами событий и процессов.

Сегодня мы видим, что большая часть профессиональных историков по-прежнему работает в границах нормативной истории, основы которой были сформированы еще в XIX веке. В 60–70-е годы ХХ века верх взяла «новая научная история». Расширилось предметное поле исторической науки, распластанной между science, social science и humanities, с легкой руки физика Льва Ландау получивших название «естественные, неестественные и противоестественные науки». Об этом пространно и убедительно пишет историк И.М. Савельева.

Глашатаи от «прогрессистской» истории сконцентрировались в национальных институтах памяти. Они идут напролом к рисуемой ими вздорным воображением победе над своими историческими и идейными противниками.

Но рядом, параллельно с поиском новых, но строгих форм и принципов исторического исследования, демонстративно протекает другой процесс. Редакции специализированных исторических журналов еще кое-как противостоят опрощению истории. Но им противостоит напор обуреваемых исступленным желанием низвергнуть традиции, заповеди, этику и культуру здорового воспроизводства прежних и новых эпох и поколений. Глашатаи от «прогрессистской» истории сконцентрировались в национальных институтах памяти. Они идут напролом к рисуемой ими вздорным воображением победе над своими историческими и идейными противниками. И ратуют за отмену культуры отдельных наций и народов, которые, по их мнению, являются никчемными, не ценными, недоразвитыми. К тому же им, будто бы культурно и наследственно ущербным народам, приписывают самые агрессивные и опасные для развитых цивилизаций признаки, характеристики и свойства.

Историческая наука превратилась в один из инструментов партии большевиков.

Как бы то ни было и что бы ни происходило ныне в мире, в России не только с историческим знанием и исторической памятью, сакраментальным может быть вопрос: чего следует ожидать? Если воспользоваться историческим знанием, то лучший материал для ответа — личная и профессиональная судьба самих историков, логика развития событий, самыми активными свидетелями, наблюдателями и творцами которых они были. Обратимся лишь к двум историям историков двух стран: к Марку Блоку (Франция) и М.Н. Покровскому (СССР). Лишенный правительством Виши в 1940 году права заниматься любой общественной деятельностью по факту еврейского происхождения, французский гражданин, выдающийся историк Марк Блок в 1943 году с головой и по своим принципам и убеждениям уходит в партизанскую жизнь, присоединяется к движению «Вольных стрелков». В марте 1944 года его задерживает гестапо, подвергает нечеловеческим пыткам, а 16 июня 1944 года расстреливает. Падая, он кричит: «Да здравствует Франция!»

В час борьбы командиры Республики, законодатели режима Виши сделали человека по признакам национальной принадлежности изгоем, жертвой.

Немалая заслуга в переформатировании исторической науки в СССР на совершено новых принципах примерно в тот же исторический период принадлежит Михаилу Покровскому — заместителю народного комиссара просвещения и одному из самых известных историков-марксистов своего времени. Именно с его подачи историческая наука превратилась в один из инструментов партии большевиков. Марк Блок — историк-республиканец, либерал, познавший в своих исследованиях истории, что, когда наступит час борьбы, «командиры» Республики и для Республики станут просто необходимы. И что же? В час борьбы командиры Республики, законодатели режима Виши сделали человека по признакам национальной принадлежности изгоем, жертвой. Будучи евреем, Марк Блок считал себя французом и республиканцем. Но это его не спасло не только от гестаповской казни, но, что особенно прискорбно, от нападок антисемитских настроений самих же евреев (французских и зарубежных), в том числе и от историков.

Не может глобальная современная вакханалия быть непреодолимым препятствием тому, чтобы историческое знание, добытое исследованием, было и оставалось вечным генератором движения к здоровому воспроизводству новых поколений и разгадкам тайн бытия, духа, слова.

 Сегодня вновь появилась плеяда политиков и обслуживающих их историков, которые живо и энергично взялись за возрождение постулатов расизма и нацизма и продвижения их в государственную и общественную повседневность. Это европейская особенность и специфика пересечения истории и исторического знания.

 Михаил Покровский был русским, большевиком, социалистом и коммунистом. Покровский стал жертвой своей партийности и исторической неразборчивой предопределенности, будучи раскритикован своими же учениками до уровня «вредителя» и чуть ли не «врага народа». И здесь мы имеем дело с российской спецификой все того же переплетения истории, исторического знания и исторических деяний.

В финале наших фрагментарных рассуждений приходится констатировать: не может глобальная современная вакханалия быть непреодолимым препятствием тому, чтобы историческое знание, добытое исследованием, было и оставалось вечным генератором движения к здоровому воспроизводству новых поколений и разгадкам тайн бытия, духа, слова. Суть, смыслы, тенденции пересечений глобальных изменений в мире и устойчивых основ прошлого не совсем ясны и по-прежнему еще не объясняются ни гуманитарной, ни естественной наукой. Но не стоит при этом впадать в прострации вечных бликов, от которых будто бы не видно ни близкого, ни далекого.