История развития человечества неизбежно связана с золотом. Его магия многогранна и противоречива: от абсолютной метафоры света для древних греков — «огонь, в ночи блистающий», образа вечного «чувственного лета у поэтов» — и до пылающей бездны, где «души гибнут за металл». Но бесспорно, что золото — это деньги. И, как тысячи лет назад, все дороги ведут в страну, которую чаще, чем другие империи, называли «вечной» или «золотой». Свое «Плавание в Византию» совершит наш постоянный колумнист Вадим Ветерков, размышляя о том, как неисповедимы пути экономических, политических и нравственных решений. И о вечном споре, чему или кому должны служить деньги.

Византийский император Анастасий Первый был прозван христианскими авторами Нечестивым (за приверженность монофизитской ереси), а прочими жителями государства — Дикором (разноглазым) за гетерохромию. За свою налоговую политику император никакого прозвища не получил, хотя она была довольно примечательной уже хотя бы отменой одного из главных налогов Византии — хрисаргира, налога с ремесленников и торговцев, взимаемого золотом. Это было очень необычное решение для императора ромеев.

Византийская империя, как известно, себя никакой «византийской» не считала. После того как императорские инсигнии были присланы из Рима императору Зенону, предшественнику Анастасия, императоры Константинополя пришли к выводу, что они снова полноценные императоры Рима и иначе себя больше не называли. А что до территорий, на которые распространялась власть императора исключительно формально, вроде собственно Рима и Италии, то тут чувство собственного достоинства правителей спасало особое понимание того, что такое «империя».

Будучи прямыми наследниками римской и шире — античной — культуры, византийцы плохо понимали, что такое карта и зачем она нужна. Государство, с их точки зрения, представляло собой не столько какую-то территорию, сколько сеть направлений или потоков. В основном — денежных. То есть утрата территории, в первую очередь, была для империи утратой денег, а не географического престижа. Сам император не считал себя властителем земель, как это делали его римские предшественники, и не считал себя богом, царящим в этих землях, как опять же предшественники. Он был защитником христиан, ставленником Бога, а так как христианами в отдаленной перспективе должны были стать все люди, то такой малозначительный фактор, как территория, на которой они живут, не учитывался. Ведь если мир населен христианами, которыми правит христианский император, то зачем нужно тратить силы на устроение лишних пограничных линий? Это довольно смелая идея, шагнувшая значительно дальше, чем смелая мечта Александра Македонского о единой ойкумене. Тут, конечно, начинались споры с правителями соседних государств, для которых вопрос территорий имел кое-какое значение. Но византийцы были очень убедительны, так как раздавали таким властителям свои титулы (очень престижные, иногда специально изобретенные), которыми правители хвастались перед друг другом и, что важнее, раздавали вместе с титулами золото.

Когда Феодосий II после пары неудачных стычек послал к вождю Атилле посольство, император уже знал, что, скорее всего, его войско не выстоит в прямом столкновении с армиями гуннов. На то были технологические и бытовые причины. У гуннов была огромная, вооруженная мощными луками конная армия, которой Восточная империя могла противопоставить только свою вышколенную, но тихоходную пехоту и небольшое число тяжелой конницы — катафрактов. Последних, хоть и закованных в тяжелую броню, мастеровитые гунны с помощью своих бронебойных стрел легко превращали в скачущих ежиков. А тут еще и стены Константинополя порушило землетрясение. Поэтому император вытер пурпурным рукавом пот со лба и поступил так, как его римским предкам и в страшном кошмаре не могло привидеться, — он подкупил Атиллу шестью тысячами фунтов золота и пообещал в дальнейшем платить еще две тысячи сто каждый год. Финансовое решение проблемы сработало — гунны пошли походом на Западную Империю, оставив Византию в покое.

Выплаченная сумма по тем временам была колоссальной, практически неподъемной для большинства остальных государств. Но секретом того, что Византия на протяжении почти всей своей тысячелетней истории, кроме совсем уже поздних этапов, оставалась самым богатым государством, была невероятно развитая налоговая система. Императоры драли налоги со всех, всего и по малейшему поводу. Остальные европейские феодальные властители тоже собирали налоги, но делали это нерегулярно и под важный повод: свадьба, похороны, строительство собора или моста, война… Византия же успешно переводила своих жителей на золото — постоянно. Собственно, именно через извлекаемый таким образом доход государство себя и осознавало государством. Вот люди, они платят налоги. Налоги идут в казну. Из казны снаряжаются армии, чтобы еще больше людей после похода платило налоги. На выходе получаем империю. И где тут карта с границами и, главное, зачем она вообще нужна? Где заканчиваются границы империи? Границы империи нигде не заканчиваются.

Самое же поразительное, что граждан Византии такое положение дел почти устраивало. Никаких национальных выступлений, впечатляющая по тем временам социальная мобильность, мощная бюрократия — все это сильно компенсировало причиняемые налогами неудобства. Перефразируя апостола Павла, нет ни эллина, ни иудея, но есть статья в налоговой ведомости.

Такое положение дел формировало особый государственный строй Византийской империи — politeia. Пропагандисты Карла Великого и его преемников рисовали образ Византии как теократической мракобесной диктатуры, помешанной на религиозных и духовных скрепах, погрязшей в коррупции и кошмарящей собственный народ. Не будет ошибкой предположить, что новая Священная Римская империя германской нации у этих же пропагандистов выступала бы светочем прогрессивного феодализма, мультикультурности и гражданских свобод, таких, например, как право богатых феодалов рубить крестьянам головы и право уцелевших крестьян умирать от голода. Но politeia была очень сложным политическим проектом, основанным на национальной солидарности. Игнорируя формальные институты с их прямыми столкновениями интересов, она развивала естественную систему политических прав граждан, которая органически вписывалась в структуру византийского общества: право на бунт, требование к императору заботиться о благе народа (значительная политическая новация для своего времени) и много чего еще. В сущности, византийская полития была прямым продолжением римской республики, пусть и менее очерченной формально (как и ее географические границы); даже коррупция в этой системе выступала, скорее, сглаживающей противоречия силой, а не социальным злом. Платой за такое комфортное государственное устройства буквально была необходимость платить налоги.

Все те же пропагандисты упрекали византийцев в лицемерии и цинизме. Но византийцы первыми поняли настоящую ценность денег. Деньги служат не для удовлетворения тщеславия государей и создания государственного величия, не являются ценностью сами по себе.

Христианская Византия довольно рано пришла к выводу, что эффективное расходование денег — это форма сбережения людей.

Верно, что люди легко конвертируются в золото, но верно и то, что золото легко конвертируется в людей. Потерять золото, но сохранить жизни солдат и мирных жителей — это было общее правило византийской дипломатии.

Конечно же, главный враг империи, которому будет суждено сломать Византии хребет, не мог согласиться с такой постановкой вопроса. Венецианская республика и ее правитель, слепой дож Энрико Дандоло, всегда знали, что ничего важнее денег нет. Венеция, хоть формально и называлась республикой, для республики слишком часто подавляла восстания в своих континентальных владениях, терраферме. Но ни венецианское купечество, ни венецианскую аристократию это не смущало.

На то Венеция и царица торговли. Когда подкупленные дожем крестоносцы Четвертого крестового похода сожгли Константинополь, фактически положив конец семисотлетней Византии, на долгое время восторжествовала точка зрения венецианцев. Пройдет почти восемьсот лет до того момента, когда опять заговорят о том, что золото должно служить гражданам, а не наоборот. Но спор ведется до сих пор.